ЯУЗА
Скитанья божьего крота,- шептал он. Нор кротовых немота. Скитанья божьего крота, нор кротовых немота.
Он не помнит, откуда он знает эти слова и что они означают. Ему нравилось думать, что это какое-то красивое, таинственное заклинание. И стоя на полной незнакомых людей автобусной остановке, он их заклинал. Эта игра успокаивала и занимала Скуратова. Вышел из дома он почти час назад.
Проснувшись сегодня, он долго, с наслаждением чихал. Дело в том, что голова Скуратова вообще обильно выделяла. По уголкам рта текла не подсыхающая и летом, пузырящаяся, почти с слышным шипением, слюна. Еще он постоянно шмыгал носом и часто плакал. Это никак не зависело от его желаний, от состояния тревоги или покоя. Сон тоже не давал передышки. Голова и ночью упорно работала, выделяла. Засунув палец в ухо, доставал его Скуратов уже испачканным.
Он оставался, как всегда, незаметным.
Несмотря на то, что ждущая автобуса школьница в красной курточке протянула через зубы своей подруге: неееприяяятный; на то, что проходивший мимо мужчина с распущенными волосами и заправленной в коричневые брюки рубашкой, точно вывалился он из 1988 года, бросил косой взгляд на Скуратова и вздохнул: фу, бля; даже на то, что забитый битком подъехавший автобус минуту глядел в упор на мальчика десятками глаз середины рабочей недели, - никто не вспомнил о нем, когда просматривал объявления о его пропаже, расклееные на этой же остановке матерью Скуратова несколькими днями спустя.
Он отправляется в крепость. Именно сегодня. И пойдет до конца. Он понял это рано утром, проснувшись и не узнав свою мать, которая ласково смотрела мимо него с фотографии на прикроватном столике, и не почувствовав Запах. Окно было заклеено плотным туманом. Как-то по-новому, значительно и хмуро, выглядели коридор, туалет, ванная комната, как темные переходы в старом и сыром подвале. Вода из крана потекла ржавая. Скуратов чистил зубы и смотрел на пробежавшую на зеркале трещину.
Эта женщина, старший человек, на кухне налила в литровый бокал черный чай, положила горячие сырники, поправила линялую скатерть, привычно призвала: сегодня с утра не убегай, понадобишься.
Это не первая его попытка. Да, несколько раз он просто заблудился. Домой возвращался, называя прохожим заученный адрес. Он попробовал однажды спросить у полной, доброй с лица женщины про крепость, в которой живет музыка -мы еще слышим ее по утрам -где точно она находится, но женщина так странно на него посмотрела, похожая на раздасадованного ястреба из зоопарка, и поторопилась уйти, что стало ясно-обычные прохожие в этом деле ему не помогут. А звук музыки - такой рассеянный, кажущийся. Легко ошибиться. Вообще говоря, он слабо помнил свои предыдущие попытки. Даже количества их не знал. Помнил, что всегда стоял Запах.
В школу он ходил время от времени, никто из учителей не проявлял к нему особого участия, равнодушно позволяя ему тянуть лямку сына библиотекарши. Однажды, гуляя во время уроков по пустом коридору, он услышал, как дверь учительской приоткрылась, кто-то посмотрел на него и сказал внутрь кабинета: это сын полка шастает. Иногда он возвращался домой только к ночи, но мать вела себя с ним так, будто этого и не заметила. Он молча ужинал и уходил к себе в кровать.
- Ешь давай, салфетки бери, зальешь все,- уже давно привычно, не брезгливо сказала старший человек.
Скуратов лениво пережевывал завтрак, молча кивал, размазывая варенье по тарелке. Нет запаха, думал он, нет запаха. Идти нужно сейчас.
Я все, - бросил матери, поторопился в коридор, обуваться.
-Умойся, слышишь.
Скуратов длинно сплюнул, проводил взглядом автобус. В утреннем тумане его дом, облицованный голубой плиткой, напоминал старую банку сгущенного молока. На проводах уныло сидело с полдесятка голубей. Скоро польется музыка.
С матерью они переехали сюда год назад. Предыдущий их город мать называла "город без отцов", он на берегу большей реки-Волги, за тысячу километров отсюда, как любила она повторять, удивленно поднимая брови. Мол, вот так нас занесло. Она работала в школьной библиотеке, и в школе особенно высоко вздымала брови, рассказывая про тысячу километров, добавляя таким образом горькой иронии.
В крепость сложно попасть, если ты не солдатик. Маленькие люди-солдатики в черных мундирах имеют какое-то отношение к замку, он знал это. Но каждый раз он терял их из виду, когда пытался за ними проследить. Он шел не отводя глаз, он даже пробовал копировать походку, жесты, он повторял их слова, если солдатики шли не по одиночке и громко разговаривали между собой . Иногда он шел почти вплотную к ним, иногда крался так, чтобы не попасться им на глаза. Старался не моргать, он научился не моргать по несколько часов подряд. Но в какой-то момент они все равно пропадали из его поля зрения.
- Скитанья божьего крота. Нор кротовых немота. Скитанья божьего крота. Нор кротовых немота.
И еще он знал, что его ждет. Крепость, удивительная, в камне, высокие стены, извергающая из себя музыку, полная маленьких солдатиков в мундирах, зовущая его. Он войдет в крепость, чтобы никого больше не узнавать, не чувствовать запах, не быть опытным.
Похожий на преждевременный, короткий, резко оборванный гул прокатился по улице. Мальчик насторожился. На минуту обманчиво снова повисла тишина, в тумане висели на приличном растоянии друг от друга дома и люди. И вот все снова пришло в движение. Прилив. Сразу заполняя собой всю улицу, могучий поток звука увеличил количество презжающих автобусов, люди прибавили шаг, а дома, без сомнения, воспользовались случаем и немного отошли друг от друга. Но обращался прилив только к Скуратову - ведь шли все так же мимо дяди, озабоченно вытряхивая из пачки утреннюю сигарету, ведь шли все так же мимо тети, с детьми и без детей, и даже голуби не приобрели и не потеряли в своем унынии. И только он понял этот сигнал.
Не глядя по сторонам, он рванул через дорогу.
Он убеждал себя идти на звук, вверх по улице, не отвлекаясь ни на что другое, но сам не обратил на это внимания. Туман рассеивался. Двор - три дома по пять этажей, каждый из кирпича, цвета нездорового веселья, желтого. Пара уже вросших в бордюр ржавых машин коротали свой век бок о бок. Мужчина в белых кедах сидел на скамье у подъезда, улыбался выходящему солнцу.
- Пездюк!