Заплакал, потом зарыдал, до боли кусая щеки, чтобы не выть, но выходило только хуже. По лицу бежали чистые соленые слезы, лезли в рот и стекали по шее, темная картинка перед глазами стала одним большим мазком.
Маленькая комната с тремя железными кроватями на две трети заполнилась человеческим плачем и храпом.
***
Гадкий привкус во рту и тонкая усталость во всем теле. Сквозь закрытые веки пробивался красный свет. Открыл - заслепило. Несколько раз моргнул.
Высоко над головой зеленые упитанные ветки, пальцы застряли в мелком и горячем.
Отклонило, глаза смотрели на черные волосатые ноги, с ровными буграми икр. Босые пальцы на ногах сжались-разжались, усыпанные золотистыми песчинками.
Сбоку лежало твердое, бумажное. Светлые на ладонях руки в крошке чистого сухого песка нежно взяли книгу в синей обложке, открыли на загнутой треугольником странице. Незнакомые столбцы черных букв граничили с понятными, но ненужными. Такое уже учил в школе, зачем возвращаться к грамматике?
Нужно прогуляться... Взгляд не отрывался от страницы, заныла спина и переменилась поза. Спина, чувствовал, прижималась к деревянному стволу. Краем глаза видел старый, серый и большей частью пустой досками забор, серо-золотистый песок и небольшие тусклые камни.
Нужно пройтись... Толстые пальцы перевернули пожелтевшую страницу, с жирным и маленьким, как ноготь мизинца, пятном. На страницу упало несколько песчинок.
Нужно размять ноги... Глаза остро вглядывались в ровные строки, а где-то на краю восприятия монотонно повторялось уже знакомое.
Зачем мне грамматика?
Незнакомая, терпкая на вкус, каша так сухо и так яро проглатывалась, что уже начинало тошнить. Ну, сколько можно? Не хочу больше. Пальцы с плоскими широкими ногтями рвали тонкие лепешки и бросали в кашу.
Уже сейчас, еще немного и вывернет все на стол, прямо перед смуглой женщиной, что наливала такое контрастное и желанное молоко.
***
Мускулистые руки ловко, на полуавтомате, долбили круглое поваленное дерево. Никогда не умел и никогда не хотел, а здесь делает.
Посидеть бы... Зачем что-то долбить если его можно просто купить, или украсть?
Может к отцу на роботу сходить? У него всегда есть что-нибудь интересное. Когда никто не видит, можно и по самолету полазить, не до деланном правда, но все же. Там много самолетов и всех их делает отец...
По плечу постукали, что-то сказали, непонятное и такое слитное. Потом появилось широкое лицо с огромными крыльями носа, толстые губы приветливо растягивались, приветливо шевелились и мягко рождались непонятные звуки.
Кто все эти люди? Чего хотят? Зачем долбить тупое дерево?
Свои губы растянулись, свой язык что-то говорил и темные, почти без зрачков, глаза того, кто пришел, просветлели еще больше, кивнули на небольшой топор в руках незнакомца. Свои руки взяли наполированный серый клюв инструмента за натертую тяжелой ладонью коричневую рукоятку.
Снова удары, что отзывались даже в ногах, снова липкий и горячий пот, снова солнце ада и яркие переливы тугих жил под темной кожей. Теперь понятно, почему такие могучие и такие темные. Уйти бы с открытого солнца и воды холодной напиться.
Ушел только тогда, когда думал что топор выпадет из рук из-за неподъемной усталости, когда солнце, жаркое и очень-очень большое, уже подожгло закат, а безоблачное чистое небо остыло с нежно-голубого до грубовато-красного.
Постный, без мяса, ужин и постный намек на сон, в руки ласково легла уже знакомая до рези в глазах книга. Бледная цветом и яркая светом лампы над головой. Окутало.
Маленькая комнатушка ждала сна, тесная, с одной твердой кроватью, маленьким, явно своими руками сколоченным, столом и такой же полкой, уставленной грудами книг. И он ждал, но не ложился.
В занавески два раза заглянуло чье-то лицо, босые ноги два раза земляным полом вывели на улицу по нужде и до зенита луны в небе, что скромно проглядывала сквозь мелкое оконце, слушал приглушенный монотонный чистый голос знакомых слов. В голове. А потом, глубоко за полночь, его целовали, и он целовал, и говорил много и тихо, а руки касались нежных женских изгибов. В полутьме жадно блестели глаза какой-то девушки...
Мелкая, чуть больше женской слезы, прохладная роса родилась на оранжевой старой бочке. Еще холодная вода ополоснула темное лицо, размытое отражение колыхалось на крошечных волнах. Черные и недавно длинные волосы стали короткими, очень короткими, шероховатые пальцы прошлись затылком.
Розовый восход мягко ложился на плечи и руки, крошечными лучиками отбивался от прозрачной воды и беззлобно резал карие глаза.