Маурициус, как всегда, выглядел озабоченным. Ван Бек воплощал странную смесь смирения и ярости. Что до сэра Арчибальда, его можно было сравнить со сломанной механической игрушкой: голова его то и дело дергалась рывками то в сторону колосса, то в мою, то в сторону метиски.
И только ее поведение не менялось. Или же, возможно, я не вполне изучил ее лицо, чтобы отыскать в нем какие-либо изменения. Но кто смог бы в точности определить, что выражали ее черты, выточенные в прекрасном материале, ее темные глаза с неподвижным блеском?
Боб принес новый стакан коньяка. Он приподнял его и спокойно произнес:
— Я пью за самую прекрасную девушку китайских морей!
Он выпил коньяк залпом, так, как нас научили в Сибири казаки атамана Семенова.
Сэр Арчибальд вздрогнул так сильно, что закачался стол. Ван Бек слегка повел подбородком. Мне показалось, что розовая волна чуть заметно набежала на щеки метиски. Несомненно, она вспомнила попытку Боба.
Я не смог вынести мысли, что каждый из присутствующих мужчин, каждый, кроме меня, имел тайное право на это существо, которое я желал изо всех сил. Я опустил левую руку под скатерть и властно положил ее на ногу метиски.
Побоялась ли она вызвать скандал? Удивление ли лишило ее всякой реакции? Не знаю. Но она и на этот раз проявила необычайную способность контролировать свои нервы, свои мышцы. Ничто в ней не шевельнулось, и мгновение я владел круглым и гладким коленом, выше ощущая нежное и теплое бедро.
Внезапно Флоранс поднялась. В то же время я увидел, как Ван Бек рванул на себя скатерть.
Что произошло бы, если бы меня застукали? В самом деле, думаю, что, несмотря на физическую слабость, сэр Арчибальд бросился бы на меня, ибо, даже не имея доказательств, он уже сделал первый жест. Затем он схватил Флоранс за руку и выволок ее из зала.
— Вы должны мне коньяк, — сказал Боб колоссу.
И, ни к кому не обращаясь, добавил, размышляя вслух:
— Нет ничего нелепее, чем ревнивый монстр.
Ван Бек обратился к Маурициусу по-английски, то есть хотел, чтобы мы поняли.
— Я неоднократно говорил вам, — произнес он. — Я не хотел пассажиров на этот рейс. Если на судне произойдет несчастье, виной этому будет ваша жадность!
Он выпил большой стакан воды: он и капитан были весьма воздержанны.
Юнга собирал осколки посуды.
VII
Наступила ночь. После обеда я раз двадцать прошелся, прогуливаясь по липким коридорам „Яванской розы", с тем чтобы в нужный момент пройти мимо каюты Флоранс. Но всякий раз я видел сэра Арчибальда в дверях его каюты, пялившегося на дверь, за которой он запер метиску. Он демонстративно держал в руке браунинг.
Ни он, ни его оружие не пугали меня. Он так сильно дрожал, что промахнулся бы, даже стреляя в упор. Чего я опасался с его стороны, так это истерики, шума, скандала, а в присутствии Флоранс комизм сцены подобного рода лишил бы меня малейшего шанса на успех. Не говоря уж о вмешательстве Ван Бека…
Последнего во время моих прогулок я встречал чаще обычного. Он был в сопровождении то Маурициуса, то китайского писаря, то желтокожих матросов с плечами грузчиков. Все казались крайне озабоченными. Их непрерывное хождение взад-вперед осуществлялось с нижней палубы к полуюту и с полуюта на нижнюю палубу. Одни спускались со стопками пустых мешков, другие поднимались с пачками бумаги, исписанной цифрами…
Эти маневры внезапно открыли мне все то значение, какое имела для меня женщина, даже голоса которой я еще не слышал. В тщетных поисках встречи с ней я потерял счет дням. Суета штаба и экипажа „Яванской розы" напомнила мне о том, что на следующий день судно встанет на якорь у пристани в Шанхае.
Каким далеким казалось желание, высказанное мною, когда мы покидали Кобе, — прибыть как можно скорее! Теперь я говорил себе, что часы сочтены, что мне нельзя терять ни минуты, если я хотел, чтобы Флоранс стала моей, ибо пройдет ночь — и мы окажемся в огромном городе, в муравейнике, где наши пути уже не пересекутся. И эти минуты, такие драгоценные, последние минуты испытываемого мною желания ускользали, я чувствовал, одна за другой, бесплодные, бессильные.
Я возвращался к каюте метиски, снова встречал сэра Арчибальда на часах. Он смешно размахивал своим револьвером. И я поворачивал на палубу… мерил ее широкими шагами, глубоко вдыхая сырой воздух, пытаясь унять нетерпение и тоску.
Одна из таких лихорадочных прогулок столкнула меня с Бобом. Поднимаясь по лестнице, которая вела в трюм, он покачнулся сильнее, чем это обычно происходило при нашей встрече. Тотчас я решил, что это от опьянения. Но тут же понял, что ошибся.
Лоб у Боба был перевязан платком, испачканным красными пятнами.
Даже когда порываешь с товарищем, вид его крови вызывает беспокойство. Я спросил:
— Это серьезно?
— Могло быть! — ответил Боб.
— Расскажи.
— Я прогулялся в неудачном месте, вот и все.
— Где?
— В трюме.
— Зачем?
— Дай я выпью.
Мне пришлось потерпеть, пока юнга нальет Бобу одну за другой три порции коньяка. После этого Боб сказал:
— На этой помойке с вами невесело, отнюдь! Пить? Однако есть предел, если пьешь в одиночку. Когда нечем поразвлечься, стоит попробовать заняться самообразованием. Я пошел посмотреть машины, затем трюмы. Там что-то происходило. Я залег между двумя тюками с рисом, чтобы понаблюдать, не утомляясь. Рис мягок, довольно удобно. Мне было уютно. Я уснул. Меня разбудил грохот молотков: несколько китайцев открывали ящик. Другие китайцы держали мешки, любопытные мешки… прорезиненные.
Тут я вспомнил, что видел, как эти мешки переносили в трюмы судна, но, занятый преследованием Флоранс, не обратил на это внимания.
— Эти китайцы перегружали содержимое ящиков в мешки, — продолжал Боб. — А содержимое было, молодой человек, ружья и пулеметы, разобранные на части. Вот так! — Боб удовлетворенно взглянул на меня, как математик, решивший задачу, и закончил: — Они все заодно.
— Кто? — спросил я нетерпеливо.
— Ты слишком трезв. Твои мысли направлены не в ту сторону. „Они", конечно же, — это Ван Бек и Маурициус, а также таможенники, жандармы из Кобе и старая мумия, прибывшая благословить весь этот военный хлам перед отплытием, припоминаешь?
Мне оставалось склониться перед логикой подогретого алкоголем Боба: японские власти пособничали контрабанде оружия на „Яванской розе".
Тогда я имел смутное представление о тайной игре в Китае, которая впоследствии привела к трагической развязке; но было очевидно, что наше судно представляло собой малюсенькое звено в огромной операции.
Политические комбинации, даже если они должны были встряхнуть народы, мало что говорили в то время моему воображению.
Я тронул повязку, наскоро сделанную Бобом.
— А это? — спросил я.
— Ах, это… — произнес он, — да… вспомнив старого усохшего японца и то, как мы надеялись, что он наденет наручники на Маурициуса, я начал, думаю, громко смеяться. Тогда один ящик упал мне на голову, лишь задев меня, иначе я не смог бы показать, что вооружен, а они с помощью своих молотков устроили бы несчастный случай… Затаился в трюме… неудачно размещенный груз… сожаление ангелов-хранителей „Яванской розы" — и французскому консулу в Шанхае нечего было бы сказать: все в порядке.
— Тебе не больно?
— Нет. Я обработал рану коньяком. Я благоразумен. Никакой примеси… никакой примеси…
В это время юнга накрыл на стол. Стояло только два прибора.
— Для тебя и второго офицера, — сказал мне мальчик.
— Ван Бек и капитан слишком заняты, — заметил Боб.
— А сэр Арчибальд? — спросил я.
— Ест у себя в каюте, — пояснил маленький малаец.
— А… мисс Флоранс?