По его лицу я сразу понял, что мой вызов ему не понравился. Возможно, он догадался о его причине.
— Какие приятные новости? — спросил он. — Умер Ван Бек?
Боб говорил по-английски довольно неважно. Кроме того, в силу своей быстрой и сухой манеры говорить, его вопросы звучали как утверждение. Поэтому, думаю, сэр Арчибальд принял его злословие за правду.
— Что? — вскричал он. — Что? Ван Бек… Возможно ли это?
Сильное волнение, надежда, которую он даже не попытался скрыть, привели в возбуждение старого алкоголика. Нечто вроде детского блеска появилось в его выцветших, потухших глазах. Он медленно поднял руки с жестом благодарности и облегчения.
— Боже мой!.. Боже мой… — начал он было.
Но Боб грубо оборвал этот безумный шепот.
— Никого не благодарите, — сказал он. — А если у вас видения, лечитесь!
— Но… но… — пролепетал сэр Арчибальд.
Боб безжалостно взглянул на него и заметил:
— Куда, черт побери, могут деться души убийц…
— Значит, значит, я не понял? — сказал сэр Арчибальд с горечью и бесконечной грустью.
Потом умоляюще произнес:
— Вы… вы никому не скажете, что услышали от меня сейчас?
Не ответив сэру Арчибальду, я объяснил Бобу:
— Мы хотели бы, чтоб ты был третьим в нашей игре.
— Никакого желания!
— Послушай…
Боб вышел, не удостоив меня ответом. Некоторое время я медлил. Но это был мой последний шанс.
— Я сейчас вернусь! — крикнул я сэру Арчибальду.
И тоже вышел из зала.
Боб, опершись о релинг, вглядывался в туман. Я подошел к нему вплотную и тихо сказал:
— Так ты держишь свое слово?
— Какое слово?
— Помогать мне.
— В чем?
Боб повернулся ко мне с самым непроницаемым и жестоким, самым упрямым видом. Я понял, что намеки его не удовлетворяют и предположения тоже, что он ничего не желает знать наполовину и мне придется выкладывать все начистоту, вплоть до моей последней просьбы. Чтобы скрыть свое унижение, я принял агрессивный тон.
— Не будь идиотом, — сказал я Бобу. — Ты прекрасно знаешь, о чем идет речь.
— Тебе так трудно изъясняться точнее?
Я сделал над собой усилие, стараясь, чтобы Боб этого не заметил, и продолжал:
— Мне нужно, чтобы ты задержал старика.
— Зачем?
— Чтобы я смог увидеться с Флоранс, — сказал я, сжав зубы.
Боб отвратительно ухмыльнулся:
— Я думал, с тебя уже хватит. — И, передразнивая меня: — Кончено, и удачно!
Я почувствовал, что покраснел, и крикнул:
— Да не ради нее, а для того, чтобы показать Ван Беку…
— Что ты не боишься его китайца, — закончил со злой иронией Боб. — Замечательное чувство и прекрасно подходит к твоему типу красоты. Но я-то тут при чем?
— Ты обещал мне…
— Извини, речь шла о Флоранс, а не о Ван Беке, — ответил Боб жестоко.
Он был прав и тем самым уязвлял мое самолюбие. Все мои доводы были опрокинуты, и мне оставалось либо отказаться от необходимой помощи, либо признать, что пренебрежение к Флоранс притворно!
Всем мужчинам известно, чего стоит подобное признание, когда оно делается недоброжелательному свидетелю. Для молодого петушка унижение было ужасным. Однако я сам этого захотел. В этой противоречивой, суетной борьбе то, что заставляло меня сломить и Флоранс, и Ван Бека, и Боба, и сэра Арчибальда, и китайца-охранника казалось мне самым важным. Но к Бобу я испытывал настоящую ненависть.
Конечно, я должен был догадаться, что по своей силе самолюбие, не позволяющее подчиняться моим прихотям, играло меньшую роль, чем естественная ревность и страсть, которые алкоголь уже не усмирял. Но в двадцать лет имеешь возможность жить с такой жаждой и полнотой, что нет ни желания, ни времени заниматься ничьим другим сердцем, кроме своего.
Я изобразил не очень приятную улыбку и сказал Бобу:
— Нет, малыш, — это обращение у нас было самым обидным, — нет, малыш, ты так просто не уйдешь. Я хочу видеть Флоранс, такова моя фантазия, мой каприз. Я предпочитаю скучать возле красивой девушки, которая меня любит. Думаю, это мое право!
Боб помедлил с ответом. Он не ожидал ни такого хода, ни такой неискренности. Я воспользовался своим преимуществом и продолжал с возросшей дерзостью:
— Удобно начинать разглагольствовать, когда пьян. Ты не находишь?
И как Боб использовал мои высказывания против меня, так и я воспользовался его высказываниями против него. И я произнес, стараясь воспроизвести его интонацию:
— Я в твоем распоряжении, располагай мной, как хочешь, если тебе потребуется помочь переспать с Флоранс…
— Ты это сделал и благодаря мне! — прервал Боб яростным шепотом.
Он был очень бледен, и губы его вздрагивали. Потом он глубоко вздохнул и сказал:
— Ты это сделал благодаря мне. Больше я ничего тебе не должен.
Тут я попал в еще более затруднительное положение, чем все то, от чего мне пришлось страдать. В самом деле, я заставил поверить в мой полный успех у Флоранс. Больше того, я все сделал, чтобы Боб в это поверил. Эта ложь меня полностью обезоружила.
Боб был искренен, Боб был прав. Он вызвался мне помочь сделать Флоранс моей любовницей. В его глазах она ею стала. Он выполнил свои обязательства: он оплатил свой долг.
А я, что теперь мне делать? Отступить? Покаяться после того, как я изобразил, мне так показалось, свое блистательное превосходство? Или открыть Бобу, что я не был любовником Флоранс и что мои притязания на эту роль были враньем?
Думаю, что я был бы не способен решиться на подобное унижение, если бы Боб не принудил меня к этому.
— Я всякий раз должен класть ее тебе в кровать? — спросил он с полным горечи сарказмом, который я счел проявлением оскорбительнейшего презрения.
Я изобразил ледяное спокойствие и, приложив усилие сделать ровным свой голос и не допустить, чтобы досада и гнев заставили его дрогнуть, медленно произнес:
— Боб, ты не заслуживаешь того, чтобы настоящий мужчина пожал тебе руку. Ты потворствуешь кретинам и отказываешься от долга чести. О! Не принимай вид лжесвидетеля… Ты очень хорошо знаешь, что я не мог овладеть Флоранс…
— Что! Ты хочешь, чтоб я поверил…
Боб не закончил свое восклицание и прошептал, размышляя вслух:
— Да, разумеется, это должно быть правдой: ты бы не похвастался таким событием.
Странным образом черты его лица, напряженные во время нашего разговора, смягчились и тело расслабилось. Я заподозрил в этом спокойствии новую насмешку.
— Не думай, — сказал я, испытывая неодолимую потребность заставить Боба страдать. — Не думай, что Флоранс меня отвергла. Тебе так хочется этого! Между нами есть разница, малыш. Она сказала, что обожает меня. Нам не хватило времени. Вот в чем дело. Но не волнуйся, я больше ни о чем тебя не попрошу — я сам справлюсь. Просто я хотел знать, чего стоят обещания пьяницы. Теперь я это знаю. Спасибо.
В эту минуту я уже не знал, что делал. Возмущение, бывшее вначале притворным, стало подлинным. В своем суетном, доведенном до пытки стремлении причинить страдания, жгучем желании оправдать свое недостойное поведение я извращал факты и чувства с такой страстью, что верил в то, что говорил.
Боб был врун, хвастливый предатель, а я — жертва своей доверчивости, благородства чувств, возвышенной души.
Движимый искренним чувством попранной верности, я повернулся к Бобу спиной, спокойно, ничего больше не ожидая от него.
Как удалось Бобу не поверить в эту игру, тогда как сам я в нее верил? Он вцепился в меня руками. Он с силой оттащил меня назад и проговорил свистящим голосом:
— Извини меня за то, что я счел тебя более расторопным и быстрым в любовных делах. Раз уж ты нуждаешься в подходящем помещении, я снова в твоем распоряжении. Но это в последний раз… иначе… чтобы отделаться от тебя… метиска окажется в моих руках…