— Я в это верю каждой клеточкой своего существа. Особенно сейчас.
— Ладно. А я ставлю, что он виновен. Раз — в двух похищениях, два — в одном убийстве.
— Может, прямо сейчас и заплатишь? — полюбопытствовал Сэмпсон, победоносно выпуская дым. — Ставка в пятьдесят баксов не разорит?
— Меня устроит. А ты сколько хочешь?
— Сочтемся. Мне нравится получать с тебя мелочь.
Перед главным входом в здание Верховного суда на Третьей улице толпилось не менее двух тысяч человек, при том, что сотни две, включая репортеров, выстроившихся в семь рядов, уже проникли внутрь. Обвинитель пытался наложить запрет на присутствие прессы, но получил отказ. Некоторые несли плакатики: «Мэгги Роуз жива!» Люди передавали в помещение суда розы. По Индиана-авеню взад-вперед дефилировали добровольцы, раздающие розы. Сновали торговцы памятными значками. Бойко шла торговля маленькими свечками, которые люди зажигали у себя на подоконниках в память о Мэгги Роуз.
У черного хода, предназначенного, помимо прочего, и для доставки скромняг юристов вроде нас, тоже толклась горстка репортеров. Там проходили также копы-ветераны, не любившие толпу. На меня и Сэмпсона тут же навели микрофоны и телекамеры. Впрочем, нас давно уже не обескураживали подобные изобретения прогрессивного человечества.
— Детектив Кросс, правда ли, что ФБР отстранило вас от расследования?
— У меня прекрасные отношения с ФБР.
— Вы по-прежнему бываете в Лортоне у Гэри Мерфи?
— Звучит, словно я хожу к нему на свиданку. До этого пока не дошло. Я работаю с ним в составе группы врачей.
— В деле существуют расовые аспекты? Вы ощущаете это на себе?
— Думаю, расовые аспекты существуют во множестве вещей. В данном случае не ощущаю ничего из ряда вон выходящего.
— А вы, детектив Сэмпсон? Вы согласны, сэр? — поинтересовался молодой пижон в радужном галстуке.
— Как видите, сэр, мы скромно идем через заднюю дверь. Мы из тех, кто не допускается в парадное. — Сэмпсон, так и не снявший темных очков, улыбнулся прямо в камеру.
Наконец мы добрались до служебного лифта, стараясь оказаться в кабине без репортеров, для чего потребовались некоторые телодвижения.
— Ходят слухи, будто Энтони Натан предъявит суду заявление о невменяемости подзащитного. Что вы скажете?
— Ничего. Спросите самого Энтони Натана.
— Детектив Кросс, вы будете делать заявление о том, что Гэри Мерфи не безумен?
Наконец-то дверцы старинного лифта закрылись, и кабина вознеслась на седьмой этаж, на судейском жаргоне — «Седьмое небо». Этот этаж никогда не отличался тишиной и контролируемостью — здесь царила вокзальная сутолока, толпились копы, юные преступники и их родные, закоренелые мошенники, адвокаты и судьи. Но сейчас вся эта толпа была сметена приказом очистить этаж для одного-единственного процесса. Процесс века. Не этого ли жаждал Гэри Сонеджи?
При отсутствии хаоса здание федерального суда казало свое истинное лицо — физиономию морщинистого старикашки при ярком свете утра. Утренние лучи солнца, просочившиеся сквозь окна на восточной стороне, высветили все складки и трещины на стенах.
Наше прибытие совпало с появлением обвинителя: в зал суда вошла Мэри Уорнер, государственный прокурор шестого округа, — миниатюрная женщина лет тридцати шести. По своим способностям она вполне соответствовала Энтони Натану: как и он, она не проиграла еще ни одного дела, во всяком случае, ни одного крупного. Она всегда тщательнейшим образом готовилась к процессу и умела безошибочно воздействовать на судей. Один из ее оппонентов как-то бросил: «Это как игра в теннис с партнером, который отбивает все мячи, даже крученый, любую сложную подачу. И рано или поздно обставляет тебя всухую».
Скорее всего, мисс Уорнер выбрал сам Джеральд Голдберг, а уж у него-то было из кого выбирать. Он предпочел ее Джеймсу Дауду и другим молодым фаворитам. Здесь же был мэр Монро, который просто не мог существовать отдельно от толпы. Увидев меня, он не подошел, но послал через весь зал патентованную улыбку. Только теперь до меня дошло, чем я был для него. Назначение начальником подразделения должно было стать моим последним продвижением по службе. Они бы сделали все, чтобы представить меня как наилучшего представителя Группы спасения заложников, дабы оправдать свое решение об отстранении меня от дела и заранее предотвратить все вопросы относительно моего поведения в Майами.
С приближением суда Вашингтон облетела новость о том, что министр Голдберг самолично разрабатывает формулировку обвинения и что адвокатом выступит Энтони Натан. В «Вашингтон пост» Натана охарактеризовали как «воина-ниндзя». С тех пор как Сонеджи-Мерфи выбрал его своим защитником, о нем регулярно публиковались материалы на первой полосе. Со мной Гэри не говорил о Натане, лишь однажды бросил мимоходом: «Мне нужен хороший адвокат, ведь так? Мистер Натан подходит мне, он убедил меня в этом и так же убедит присяжных. Он коварен, Алекс». Коварен?
Тогда я спросил Гэри, равен ли Натан ему по уму. Гэри ответил с мягкой улыбкой:
— Почему вы называете меня умным, хотя это совсем не так? Если бы я был умен, то разве сидел бы здесь?
За последние недели он ни разу не вошел в образ Сонеджи и наотрез отказался от гипноза.
Итак, я любовался этим суперадвокатом, который склонился над судейской кафедрой. Он, несомненно, был в своем деле маньяком и частенько доводил до бешенства свидетелей на перекрестном допросе. Гэри неспроста выбрал его… Что их объединяло?
В принципе этот союз смотрелся естественно: один сумасшедший защищает другого. Энтони Натан уже успел публично заявить: «Будет настоящий зоопарк — или судейское шоу в стиле Дикого Запада! Это я обещаю. Они могут продавать билеты по тысяче долларов за место».
Мой пульс участился, когда перед собравшимися предстал судебный пристав и призвал всех к порядку. По ту сторону зала я увидел Джеззи, одетую, как и подобает важной персоне из Секретной службы: темный, безукоризненно строгий костюм, высокие каблуки, блестящий черный «дипломат». Заметив меня, она выразительно закатила глаза.