— Дела-то вроде получше.
Глаза впалые, крохотные в глубоких глазницах. Кашляет. Вода выплескивается из-под мельницы, бьется о камни, бурлит в оросительном канале, выведенном к огородам.
— Вы не согласились бы, чтобы ваша девчушка помогла мне по дому?
Он не раскрывает рта, на голове шляпа, глаза лихорадочно блестят.
— Ваша девчушка дома?
Выпрастывает руку из-под тряпья, неопределенно машет ею, растопырив пальцы. Сижу дома, думаю: завтра надо бы зайти к мельнику.
— Так как дела — получше?
Он смотрит на меня непонятным взглядом, поглощенный своим горем. Прекрасный вечер. Земля засыпает. Я так одинок.
И тут я внезапно испускаю отчаянный вопль. Нет! Разве возможно, чтобы я умер? Элия! Mon amour. Дрожу как в ознобе, исхожу нежностью — любимая. Пью, пью, пойду скажу Милинье.
— Милинья! Насчет слепых. Скажи ей, что буду давать уроки.
Скажи все, что хочешь. Аромат Элии, все годится, чтобы ощутить его: улица, по которой я прохожу так часто, письма, которые тебе пишу, ты ни разу не ответила, телефонная трубка, когда твой голос говорит мне:
— Слушаю.
И я кладу трубку, так и не сказав, кто звонил. Годится даже воспоминание о друге, который спит с ней, которого я не знаю и пытаюсь вообразить себе по немногим ее словам. Образцовый малый, высокий, проворный, сильный. Сын божества, надо думать. Умный. И с волосами. Надо думать. Зубы все снежно-белые, хищные. Хребет прямой, как нить отвеса. Да. Но он не прославился, а я прославился. Но от славы мало пользы в постели, от чего польза в постели? Знаю типов, у которых волос еще меньше, чем у меня, которые еще больше сутулятся, пасть омерзительней клоаки. А женщин не сосчитать, чего мне не хватает? Нет, мне не этого надо, даю честное слово — чего мне не хватает? Высокий малый, образцовый — да может ли быть иначе? Лишь божественное существо достойно тебя или произведение искусства, созданное вручную самим господом богом. Каждая деталь обработана с исключительной тщательностью — может ли быть иначе? Ты такая совершенная. Красивая, нереальная, солнечная. Вижу тебя на фотографии, солнце пронизывает тебя, превращая в вихрь света. Ты здесь, у меня в памяти, волна бурлит, пенится, но ты так постарела.
— Блондинки старятся раньше.
На шее, когда ты волнуешься, проступают красные пятна, словно ты чуть-чуть охмелела.
— Скажи ей, что я согласен, Милинья, что я буду давать уроки слепым.
Их было четверо. И в назначенный час они поднимаются в лифте.
— Вам не надо помочь? — спрашиваю я в переговорную трубку.
Не надо, они ориентируются самостоятельно. Жду их в тревоге, они посланцы красоты и любви, полноты чувств, которая заливает меня и купает в моей собственной щедрости, посланцы искрометной радости, интенсивности жизни, вечности. Посланцы божества. Звонок, это они.
— Не нужна ли помощь?
Не нужна. Повторяю номер этажа, жду. И немного погодя на табло лифта зажглась надпись «дверь открыта», сразу погасла, зажглась стрелка, указующая вверх, они сели в лифт. Жду дрожа, словно и ты придешь с ними, и я ищу в себе хоть немного собранности, чтобы принять тебя. Лифт наконец прибыл, остановился на моем этаже, открываю дверь, они отодвигают решетку-ширму. Их четверо, глаза у всех устремлены туда приблизительно, где должен быть я. Беру одного под руку, остальные сразу выстраиваются в цепь, каждый кладет руку на плечо переднего. Двигаются медленно, шаги вялые, переговариваются друг с другом, здороваются со мной, пустой взгляд устремлен в никуда. Гуськом идут к двери, я впереди во всей своей зрячести, держат переднего за плечо, я проводник. Вожак, светильник, о, тьма мира. По одному, цепочкой, подняв подбородок, обходят зигзагами переднюю, идут к двери в гостиную, точно в детской игре. Затем отпускаю их, иду вперед приготовить место, они стоят, покинутые, держа по-прежнему руку на плече переднего, в них есть что-то детское. Наконец по одному усаживаю их на диван, придвинутый к стене. Смеются. Голова откинута и чуть склонена набок, как у птиц, глаза смотрят в себя, не видя реальной смутности внешнего мира. Притихли, сидят на краешке дивана, робкие руки, вяловатые движения. Они слепы. Я же властвую над миром своим живым взглядом, прикидываю расстояния, знаю объемы, цвета. Возношу свое могущество над их детской беспомощностью, задаю вопросы из области реального:
— Итак, какую специальность вы избрали? Я уже знаю, что вы избрали себе специальность. Где вы будете учиться?
Они отвечают запинаясь, снова смеются. Затем опять притихли: послушные, целиком в моей власти. Их взгляды скользят по мне, останавливаются где-то в запредельности, смотрю на них. Тусклые, подернутые пленкой, четверо в ряд. Неподвижные, опасливо жмущиеся, лица иссосаны бледностью. Их четверо, они сидят передо мною, я светоч, солнце мира. Как могли вы думать, что я никуда не годный паралитик, вы, вселенские недоумки, что я покрыт пылью развалин — я велик, бог отрекся от своего всемогущества в мою пользу. Мгновение выжидаю, сейчас вознесу слово свое над ночью мира. Сосредоточился, смотрю на четверых, сидящих рядком на краю дивана, сейчас начну их просвещать. И возвещаю: