Но самым странным было то, что волшебно мерцавшие картины, помимо ощущения движения, порождали ещё и музыку, источали покой и умиротворение. Благодаря приобретённой в лаборатории способности мне удавалось порой улавливать исходящую от картин ауру. По просьбе Кости Митрофанова я даже зачастил в Русский музей и Эрмитаж, чтобы составить таблицу полотен, аура которых варьировалась в широком диапазоне: от агрессивно отрицательной до бодрящей и нормализующей эмоциональное состояние зрителя. Свойство картин оказывать на человека определённое воздействие было замечено ещё в древности, а не так давно его стали использовать в ряде медицинских центров. Подвести под подобную практику убедительное теоретическое обоснование пока что, насколько мне известно, не удалось, но ведь и природа геопатогенных зон была понята, да и то не до конца, лишь в прошлом веке…
—▫Сергей! Серёга! Где ты запропастился? Оглох, что ли?
Вопли Вальдемара вывели меня из транса, и я поспешил на кухню.
—▫Что, водка без собеседника в глотку не лезет?
—▫Разуй глаза! У нас гостья!
Из-за спины Вальдемара выглянула Катя, и мысли о странных полотнах, которыми была набита его мастерская, вылетели у меня из головы.
—▫О, блин! Видала такую рожу?! Картина Репова — «Не ждали»! За это дело — по стакану, и в школу не пойдём!▫— заливался Вальдемар, а мы с Катей шли навстречу друг другу и никак не могли пересечь крохотную грязную кухню и взяться за руки.
Но колокола в моих ушах звенели отчётливо. Звонили, гудели, грохотали. Гремели тяжким тревожным набатом.
Как сердце в груди после забега на длинную дистанцию…
Сняв с меня датчики, Владимир Семёнович удалился в аппаратную, велев подождать, и я присел к свободному компьютеру. Вышел в Сеть и набрал имя «Ктулху». Картины Вальдемара произвели на меня изрядное впечатление, а сны, увиденные в его мастерской, где он оставил нас с Катей ночевать в связи с поздним временем, странным образом дополняли то, что было изображено на окружавших нас холстах.
Казалось бы, после бурной любовной баталии, начавшейся на продавленном старом диване, скрипевшем так, что за квартал было слышно, все мои мысли должны были быть поглощены Катей. Наконец-то я держал её в объятиях, целовал сухие, опалённые внутренним жаром губы, плечи, груди. Наконец-то вломился, ворвался в неё, и она, жалобно всхлипнув, выгнулась мне навстречу, обвила ногами… Завершив первую часть любовного танца на диване, мы, ввиду торчащих из него пружин, перебрались на пол, и, цепко ухватив стоящую на четвереньках девицу за бёдра, я снова и снова пронзал и буравил отданное мне на растерзание меховое лоно. Долбил и долбил его, даже когда, изломанная конвульсиями, она безвольно распласталась на спине, широко раскинув руки и ноги. А потом её сильное, исходящее сладким потом тело стало студнем растекаться подо мной, и мы оба, превратившись в человекорыб, изображённых на Вальдемаровых холстах, устремились в сине-зелёное царство Ктулху…
Считается, что любой изображаемый объект служит художнику всего лишь ломовой лошадью, которая вывозит на рынок его идеи и мысли. Если это действительно так, что, интересно, хотел вывезти на рынок Вальдемар, рисуя свои странные композиции?..
—▫Ты измучил меня,— сказала Катя, когда мы проснулись, выплыв из морских глубин, где не было времени, а глаза, освоившись с мраком, упивались сиянием и переливами неведомых на земле красок.
Она поцеловала меня влажными распухшими губами, и я снова погрузился в её мех. Покрытые густыми водорослями створки раковины раскрылись, обнажая розовую мякоть моллюска…
—▫Хватит!▫— взмолилась она.— Ты меня всю изорвал. Истерзал, измочалил…
Локти её разъехались, влажные бёдра выскользнули из моих рук, и она ничком легла на дощатый, истоптанный нашими же ногами пол, покрытый облупившейся красно-коричневой краской.
Выбравшись из мастерской беспробудно спавшего Вальдемара, мы договорились созвониться в течение дня и разбежались по своим делам.
Я чувствовал себя так, словно, вчистую выложившись во время забега, узнал на финише, что мои противники сошли с дистанции. Типа попить пивка. Потому что перед внутренним взором моим стояла не таявшая в моих руках Катя, а её двойник — Андромеда, распятая на скале тонкими золотыми цепями. Андромеда, кусавшая себе губы и истекавшая любовными соками в ожидании чудовища…
Чудовищем был, разумеется, Михаил. А я — новоявленным Персеем, который появился слишком поздно. Наигравшееся Андромедой чудище без боя уступило её герою. Он по инерции заключил красавицу в объятия. Однако вид отдающейся чудищу девы изрядно ошеломил его, и теперь он не знает, что ему делать со своей возлюбленной…