—▫Разве сумасшествие или признаки душевной болезни, которые приписывали Гофману, Гойе, Достоевскому и Даниилу Андрееву, что-нибудь объясняют?
—▫До известной степени они объясняют причину оригинального и потому привлекательного видения мира. Ведь художник или писатель только тогда и интересен, когда ему удается увидеть и показать то, что не видят другие.
—▫Не факт,— пробормотал я, вспомнив читанную в каком-то литературном журнале статью о самоценности текста как такового.
—▫Про психов, впрочем, разговор особый. А что касается Лавкрафта, то ужастики его во время кризиса никого не привлекали — в годину бедствий люди предпочитают комедии, юмористические или, по крайней мере, жизнеутверждающие произведения. Зато они стали востребованы в дни благополучия, когда надобно поднять в крови уровень адреналинчика.
—▫Понятно. Но я говорю о другом феномене. Не почему читают Лавкрафта, а почему в последний год в нашем городе возник и процветает культ Ктулху?
—▫Владимир Семёнович сравнивает его с поветрием, охватившим страну после показа фильмов о Фантомасе. Тогда, по его словам, на заборах, стенах домов, на тротуарах и проезжей части все кому не лень писали слово «Фантомас» или рисовали букву «F».
—▫А после «Зорро» писали «Z». Но я не о том. Культ Ктулху возник как будто на пустом месте. У нас в прокате и фильмов-то, кажется, про него не было. А по телику хотя и гоняют испанский «Дагон» Стюарта Гордона, этого явно недостаточно.
Я уже понял, что зря затеял этот разговор, но отступать было некуда. Феномен популярности Ктулху, естественно, был замечен не только мной и достаточно широко обсуждался. Наиболее распространённым было мнение, что подобного следовало ожидать. После того как коммунистические идеалы были объявлены чудовищным заблуждением, масса народу вернулась к православию, кто-то стал кришнаитом, суннитом, шиитом; кто-то подался к сатанистам, а кто-то уверовал в Ктулху, чтобы заполнить образовавшийся вакуум. Идеологический, духовный или душевный. Какие только шизоидные идеи не овладевают людьми, которых не удовлетворяет обычная жизнь с её непритязательными радостями. Отыскивая достойную цель, они увлекаются миражами, и приобщение к культу Ктулху, служение ему — один из них. Свято место пусто не бывает.
На первый взгляд вроде убедительно, но почему Ктулху? При чём тут Ктулху, о котором большинство нынешних почитателей год назад ещё слыхом не слыхивали? И никто, насколько мне известно, не прикладывал особых усилий, чтобы услышали. Однако ж вот…
—▫Трудно смириться с мыслью, что смерть является абсолютным концом каждого из нас. Что нет после неё ни ада, ни рая,— сказал Юлька, доставая сигарету из-за уха и вертя перед носом.— Трудно смириться с тем, что душа любого из нас, отягощённая страхами, сомнениями, разочарованиями, несбывшимися надеждами и мучительными воспоминаниями, не нужна ни Богу, ни дьяволу. Но как только это стало ясно и умер миф о бессмертии, пришло время атеистов. Кто-то воспринял смерть как зло, которое помешает доделать задуманное или получить желанные удовольствия, а кто-то — как величайший дар — освобождение от долгов и забот. Те же, кого не устраивают ни прежние верования, ни атеизм, стали поклоняться Ктулху. Лавкрафтовский Повелитель вод тоже ведь предлагает своим адептам бессмертие. Став рыбообразными существами, они вечно будут плавать в глубинах Мирового океана, утратив прежние мечты и стремления, но обретя доселе неведомые чувства, новые, более совершенные органы зрения, осязания, обоняния…
—▫Стать безмозглыми тварями — незавидная участь!
—▫Так ведь и люди мозговитостью не блещут. В этом легко убедиться, проанализировав историю человечества, какого-либо народа или жизненный путь любого человека.
—▫А ты, оказывается, мыслитель!▫— ядовито заметил я, на что Юлька мотнул головой, и роскошные чёрные до плеч волосы его разлетелись, как у творящей заклинание колдуньи.
За внешностью своей Юлька тщательно следил и походил скорее на поэта или художника, чем на скромного эмэнэса без ярко выраженных талантов. В отличие от Михаила, который напоминал то ли братана при исполнении, то ли приодевшегося по случаю праздника грузчика. По сравнению с ними я был серой заурядной мышкой и, глядя на своё отражение в створке раскрытого окна,— долговязый худосочный шатен, с невзрачным лицом и причёской «парикмахер в отпуске»,— мог только дивиться Катиному выбору.