—▫Ничего не слышу.
Некоторое время я пытался уловить привлекший Катино внимание звук и в конце концов услышал низкое гудение. Оно быстро нарастало, превращаясь в грозный, тяжёлый рёв, и вскоре мы увидели цепочку самолётов, появившуюся из-за крыши «Этажерки». Они летели вглубь залива со стороны суши, и я удивился — с чего бы им здесь взяться? Но тут с неба посыпались чёрные, похожие на горох точки, взвились мощные фонтаны воды, «Этажерка» вздрогнула от первых взрывов, вслед за которыми на залив и парк обрушился непрекращающийся грохот, заставивший меня втянуть голову в плечи и что есть силы прижать ладони к ушам. Легче от этого не стало, но, к счастью, грохот начал отдаляться — эскадрилья бомбардировщиков продолжала сеять свой смертоносный груз всё дальше и дальше от берега…
—▫Надеюсь, они перебьют всех этих тварей…— прошептала Катя, провожая глазами исчезавшие в серой хмари бомбардировщики.
—▫После драки кольтами не машут,— просипел я, морщась от просыпающейся в левой руке боли.
Хватаясь правой рукой за поручень, я с трудом поднялся на ноги. Зад замёрз и промок, ноги подкашивались, левое запястье болело всё сильнее, и я машинально вытащил из кармана куртки блистер с анальгином. Выломал таблетку и кинул в рот, мысленно похвалив себя за предусмотрительность. Кто-то носит с собой валидол и нитроглицерин, но мне пока и анальгина хватает.
Я протянул блистер Кате.
—▫Я без воды не могу,— жалобно сказала она, поднимаясь вслед за мной на ноги.
—▫А ты вприглядку. Глотай таблетку и смотри на залив.
—▫Вот уж на что мне совсем смотреть не хочется, так это на залив. Век бы его не видела…
Мне тоже не хотелось видеть залив, но больше смотреть было не на что.
Самолёты скрылись, поднятые взрывами волны улеглись. Кое-где на поверхности стылой серой воды плавали мелкая дохлая рыбёшка, какие-то щепки, обрывки не потонувшей почему-то одежды. Их было на удивление мало, особенно если учесть, сколько людей вошли нынче в воды залива и не вышли из них.
Всё было кончено. Оставалось ждать, когда здесь появится кто-нибудь из уцелевших после бойни и достанет нам ключ от наручников, лежащий в пяти-шести метрах от нас. До тех пор делать нам было решительно нечего, и я, чувствуя слабость в ногах, вновь опустился на балконный пол. Прижался спиной к металлическим стержням ограждения и полез за сигаретами. Предложил сигарету Кате, и мы дружно задымили. Со стороны на нас было, наверно, любо-дорого посмотреть — у меня левая рука поднята, у Кати — правая…
Впрочем, нам обоим было отнюдь не до смеха, и мы вовсе не чувствовали себя счастливчиками, уцелевшими во время страшной катастрофы. Во всяком случае я. Перед внутренним взором моим вставали картины страшной бойни, заживо пожираемых людей, залитого кровью залива, и мне стоило большого труда отогнать их и думать о чём-то другом.
Итак, мы пережили день, который впоследствии какой-нибудь журналюга наверняка назовёт Днём гнева — столь же высокопарно и неверно, как День независимости, над которым не потешается только вусмерть пьяный россиянин, да и то лишь в силу полной своей недееспособности. Мы стали свидетелями явления Ктулху, частицы которого просочились сквозь пропускные сооружения дамбы вместе с водой и рыбой и слились затем в единый организм. Не удивлюсь, узнав, что автоматические датчики, установленные на дамбе, зафиксировали изменение химического состава воды. Распавшийся на подобные планктону частицы монстр превратился в тот самый студень на поверхности воды, появление которого и вызвало весь этот ужас. Ктулху принял форму, которая была необходима ему для осуществления задуманного. Но зачем, хотел бы я знать, он тут объявился?..
Поднялся из глубин, чтобы подзарядиться эмоциональной энергией собранных им на берегу залива людей? А заодно и пошутить? На свой лад, естественно. Продемонстрировав людям их внутреннюю сущность, превратив в тех, кем мы по сути своей и являемся: в жрущих и пожираемых. Устроив в мелких водах Маркизовой лужи большой жор, он всего лишь позволил нам заниматься тем, чем мы мечтали заниматься всю жизнь. И в той или иной форме занимались…
—▫Почему ты не фотографировал?▫— неожиданно спросила Катя.— Ты должен был заснять весь этот ужас!
—▫Я не военный фотокорреспондент! Я фотохудожник. И мне было не до фотографий,— огрызнулся я, сознавая, что отговорку эту никак нельзя считать убедительной.
Обалдел, ошалел, растерялся — будет точнее. Дал слабину.