На исходе третьей недели я сдался. Представил, как буду себя чувствовать, ежели вдруг произойдёт чудо и я окажусь в постели этой ледышки, и понял — ничем хорошим дело не кончится.
—▫Брось,— сказал Матя, лаская взором орлёную пуговицу на моей вельветовой куртке.— Не надо мне байки про снежных баб втюхивать. Я вижу, лёд уже тронулся. Ещё напор — и крепость падёт.
Он поплотнее задернул тяжёлую чёрную портьеру, отгораживающую его каморку от комнаты, в которой дизайнеры доводили наши материалы до товарного состояния, и с пафосом продекламировал то немногое, что сумели вдолбить в него преподаватели литературы:
—▫Если ты о потомках, то они уже написали: «Что за мудаки это сделали?»
—▫Саня, ты становишься грубым. А ведь я заметил в Ликиных глазах блеск. Поверь, со стороны виднее, дела идут на лад.
—▫У нас КПД двадцать пять,— сказал я, нежно отводя его руку от обречённой пуговицы.— Мне за комнату платить нечем, хозяева, того гляди, на улицу выгонят. Ослобони от службы невыполнимой, боярин. Я же теперь работаю вдвое больше обычного, халтурами заниматься некогда. А получаю…
—▫Не ной, я тебе на полгода кредит выдам. Беспроцентный. Если доведёшь дело до победного конца.
—▫А я тебе самолет подарю. Когда рак на горе свистнет,— пообещал я.— Почему бы тебе, кстати, самому не стать Ликиным спасителем? Раз уж ты такой человеколюбец?
—▫Знаешь ведь, что я женат,— укоризненно, словно я помянул какой-то его природный порок, сказал Матя.— Ксана, заподозрив неладное, без лопаты меня уроет.
Это было истинной правдой. Оксана, выполнявшая в фирме роль бухгалтера, менеджера, завхоза и блюстителя нравственности, была невысокой темноволосой женщиной с неопределимыми под брючным костюмом формами. Лицо у неё неприметное, голос — тихий, но всё это лишь до тех пор, пока Матя или кто-нибудь из сотрудников не позволял себе какой-нибудь дурацкой выходки или двусмысленной шутки. И вот тогда в Оксане просыпалась дремлющая до времени Ксантиппа.
Как-то я рассказал Мате про жену Сократа, имя которой стало нарицательным, и про то, что некоторые историки-женоненавистники объясняли его отказ бежать из тюрьмы опасением, что она последует за ним на чужбину, чтобы продолжать пилить всю оставшуюся жизнь. «И он из-за этого выпил чашу с цикутой?▫— усомнился Матя.— Не верю! Философа оклеветали». Как бы то ни было, после этого он время от времени называл Ксану Ксантиппой, многозначительно поглядывая на меня и только что ладони от удовольствия не потирая. Вот, мол, я какой, не боюсь ей фигу в кармане показать!
Вопрос, почему Матя с ней не разведётся, мучил меня давно, но как-то всё случая не выходило его задать…
—▫И не стыдно тебе творить добро чужими руками?
—▫Саня, ну придумай что-нибудь! Ты же креативщик, а не манная каша! Мы же человека теряем, Саня!▫— воззвал Матя и вновь потянулся к моей пуговице.
Серебряные пуговицы с двуглавыми орлами достались мне по наследству, от прапрапрадеда. Они делали мою куртку эксклюзивной, и, чтобы спасти их, я вынужден был бежать с поля боя, напутствуемый победительным призывом человеколюбивого Керосина:
—▫Мужество и креатив! Креатив и мужество! Держись, Саня, и помни о кредите!
Стремясь оправдать Матины надежды — а что ещё мне оставалось делать?▫— я явил миру образец креативного мышления, сказав Лике:
—▫Если ты взберёшься мне на плечи, то сможешь привязать верёвку к штанге.
—▫Сдурел, что ли?▫— спросила Лика, на что я с безразличным видом пожал плечами. Моё дело — выдать креативное предложение, а уж примет она его или нет, зависит от неё.
Ситуация и впрямь сложилась скверная. Матя добился разрешения устроить выставку фотокартин наших сотрудников, на которых были запечатлены виды Питера, и в частности Московского района, в бывшем ДК им. Ильича, переименованном в Культурно-досуговый центр «Московский». Сюда со всего района должны были съехаться на совещание чиновники, которые, по Матиному замыслу, увидев такую красоту, немедленно восхотят сделать нас своими придворными фотохудожниками.
Идея была не слишком свежей, и, главное, для претворения её в жизнь у нас почти не оставалось времени. Мобилизовав всех дееспособных сотрудников, мы окантовали, привезли и развесили по стенам фойе и огромного холла отобранные для выставки работы. Развеску закончили вечером, накануне совещания, а утром администраторша культурно-досугового центра позвонила Мате и сообщила, что самую большую фотокартину — «Цветомузыкальная феерия», на которой были запечатлены фонтаны на Московской площади,— чудовищно перекосило. Матя, естественно, посоветовал найти какого-нибудь мужика с руками и привязать отвязавшуюся верёвку. В ответ на что администраторша заявила, что искать мужиков — не её работа, ей нет дела до нашей выставки и она лично была против неё… В общем, такие загогулины случаются не так уж редко, и, чтобы не тратить слов попусту, Керосин послал нас с Ликой в бывший ДК восстановить статус-кво. Меня — чтобы корячился на лестнице, а Лику — чтобы подвезла на своем «матисе» (времени-то в обрез!) и откорректировала снизу правильность подвески.