– Знаете ли вы, кем в Ватикане является адвокат дьявола, доктор? Это человек, на которого в ходе процесса канонизации возложена задача подвергнуть сомнению существование чудес, приписываемых претенденту, и отыскать в его жизни любое событие – прегрешение, мошенничество, подлог, святотатство, – доказывающее невозможность его причисления к лику святых. Эта роль и отведена мне на процессе Хуана Диего, а у меня нет ни единого доказательства, в то время как мои оппоненты уже собрали десятки свидетельств чудесных исцелений, приписываемых индейцу, кипу заключений экспертов, единодушно подтверждающих научно необъяснимую природу проявившегося на плаще изображения и сотню подтверждений безнадежно праведной личной жизни. Вот почему я и обратился к вам, доктор. Глаза Девы последний раз исследовались десять лет назад. Полагаю, за истекшее время наука не стояла на месте, и я прошу вас задействовать ее новейшие достижения, дабы опровергнуть ранее сделанные вашими коллегами заключения. Вот и все.
И он снова откидывается на спинку кресла. Ирония происходящего вызывает у меня улыбку, исчезающую, стоит ему продолжить:
– Ваш послужной список был в числе других тщательнейшим образом изучен в Ватикане. Я выбрал вас за ваш рационалистический дух, ваши дипломы, ваш опыт и вашу широкую известность.
– В какой последовательности?
– Простите?
– Ваши критерии отбора.
Он отодвигается к левому подлокотнику, чтобы скрыться от солнечного луча, бьющего в окно за моей спиной.
–. Я добавлю еще один и весьма немаловажный в моем представлении: вы – еврейка.
– И, следовательно, беспристрастная?
– По меньшей мере, с сомнением подходящая к чудесам католической Церкви.
– Не надо смешивать понятия. Я еврейка по рождению, монсеньор, но атеистка по убеждению.
– Я сам экуменист от природы, дитя мое, и осторожен по роду своей деятельности. Мне бы не хотелось, чтобы этот процесс канонизации обернулся против меня. Знаете, межклановая борьба и закулисные интриги в вашей клинике просто детские игры, в сравнении с теми, что плетутся в Ватикане.
Воцаряется полное взаимопонимание. Я уже и сама не знаю, что говорит во мне сильнее: преклонение перед острым умом старика или же чувство внушаемого им отвращения, устраивающего меня и полностью оправдывающего мои предубеждения против церковнослужителей.
– Если монсеньор Солендейт, префект Конгрегации обрядов, и назначил адвокатом дьявола кардинала, равного себе но рангу, то прежде всего для того, чтобы снять с себя ответственность за исход процесса, затрагивающего интересы как богословов, так и представителей властей, процесса, в который оказался вовлеченным Святой Престол, политические последствия которого непредсказуемы, а ставка слишком высока. Монсеньор Солендейт не слишком огорчится ни если я проиграю, ни если примусь за дело с излишним рвением, которое потом может быть поставлено мне в вину… Если я смогу убедить Трибунал отказаться от канонизации, то небывалый ажиотаж в Латинской Америке, вызванный процессом, обернется серьезным недовольством Римом, в чем поспешат обвинить меня. С другой стороны, если я позволю признать существование чудес, приписываемых Хуану Диего, подтверждая таким образом, что, вопреки всем законам природы, посредством его действует небесная сила – что противоречит моей нынешней позиции, – и если поспешное включение этого нового святого в церковный календарь, воспринятое как свидетельство поддержки индейцам чиапас, взбунтовавшимся против мексиканских властей, ослабит позиции Церкви, то вся ответственность за это будет опять-таки возложена на меня.
Я выражаю свое сочувствие равнодушным жестом, и он вновь остается один на один со своей проблемой.
– И мои враги воспользуются случаем, чтобы досрочно отправить меня на пенсию.
Я с удивлением смотрю на вцепившегося пальцами в подлокотники кресла, чтобы побороть в них дрожь, дряхлого восьмидесятилетнего старика.
– Не хотелось бы показаться нескромной, монсеньор, но в каком возрасте кардиналы отходят от дел?
– Практически никогда. В теории, для Священной Коллегии установлен ценз в семьдесят пять лет, но поскольку мы в большинстве, тем, кто помоложе, очень непросто спихнуть нас с места, только в случае отлучения от Церкви, причастности к финансовому скандалу или допущения серьезной политической ошибки. Некоторые кардиналы хотели бы обойтись без моего влияния на конклаве, который определит преемника Иоанна Павла II, и не будет случайностью, если этот процесс пошатнет мои позиции, позиции человека, выступающего против интегристских настроений, постепенно охватывающих Ватикан. А мне бы так хотелось поставить на место следующего папы своего человека…
В его взгляде промелькнули растерянность, искорка человечности и молящего смирения, как если бы воплощение в жизнь его мечты зависело от меня.
– Разрешите мне, – продолжает он на той же ноте, – называть вас «мадемуазель». Обращение «доктор» настойчиво напоминает мне о реалиях моего возраста, а «дитя мое» вас, судя по всему, шокирует.
Он извлекает из «дипломата» большой конверт, кладет его рядом с зеленой папкой.
– Вы бывали в Мексике?
– Нет.
– В конверте вы найдете командировочное предписание, заверенное в Госсекретариате, и пропуск, дающий вам право исследовать плащ ad litem[2].
– То есть?
– Ректор собора снимет защитное стекло.
– Это очень любезно с его стороны, но как вы сами сказали, я оперирую каждое утро, и в моем расписании до июня нет свободного времени.
– В обмен на это он потребует от вас надеть защитный костюм, применяемый для работы в стерильных условиях, – продолжает он. – Должен признаться, мне это просто смешно: образ в течение нескольких столетий был вывешен на свежем воздухе над алтарем, каждая свеча перед которым – источник ультрафиолетового излучения мощностью в шестьсот микроватт, что, по логике вещей, должно было бы уничтожить его за несколько недель. В любом случае ни одно полотно из агавы не просуществовало более двадцати лет: даже под стеклом оно распадается и превращается в пыль. Так что… Соблюдайте предписанные вам меры предосторожности лишь из учтивости. Ректор собора хранит свою тильму как зеницу ока, порой впадая в паранойю. Его предшественник, австриец, напротив, не верил ни во что: ни в чудеса, ни в науку, ни в самого себя. Его правоту в последнем в конце концов признал и сам понтифик.
Его манера пропускать мимо ушей мои возражения должна была бы вывести меня из себя, положить конец нашему разговору. Он уже с лихвой вышел за рамки отпущенного ему времени, в приемной ожидает пациент с дистрофией сетчатки, но любопытство оказалось сильнее.
– Разрешите задать личный вопрос, кардинал Фабиани?
– Сделайте милость.
– А каково ваше собственное мнение относительно природы изображения?
Он берется за трость, опираясь на набалдашник и стиснув зубы, с усилием поднимается с кресла. Сквозь тяжелый запах нафталина, исходящий от его мантии, пробивается едва уловимый аромат белого табака и погребной сырости.
– У меня нет собственного мнения, мадемуазель. Моя вера склоняет меня верить в то, что нынешняя роль, возложенная на меня Церковью, вынуждает отрицать. Таким образом, я всецело полагаюсь на вас. Пусть последнее слово останется за вашим опытом.
– Моим опытом или моими предрассудками?
– Оба эти качества работают на меня, но это никак не должно на вас повлиять.
– Предположим, ваш эксперт будет вынужден подтвердить заключение предыдущих. Какова будет ваша реакция? Вы не примете его доводы?
Миниатюрный старичок грустно улыбается:
– Знаете, амплуа адвоката дьявола – для меня всего лишь временная роль, не призвание и тем более не черта характера. И ее исполнение требует от меня как неусыпной бдительности из-за ловушек, расставляемых на моем пути, так и предельной честности, коей, полагаю, должен обладать любой присяжный, наугад выбранный людским судом.
Заверение в честности так же мало вяжется с ним, как и смиренный тон, в который он его облекает. Я кладу карандаш перед часами. Уже три минуты третьего.
– История Хуана Диего повлекла за собой последствия, о важности которых вы еще и не догадываетесь, – продолжает он, берясь за «дипломат». – Первое колониальное правительство совершило столько злодеяний в отношении индейцев, что те были готовы взбунтоваться. Обстоятельство, что один из их собратьев был избран Девой Марией, позволило избежать кровопролития и вынудило Карла V кардинально изменить отношение Испании к мексиканцам. На сегодняшний день собор Гваделупской Божьей Матери является одним из крупнейших центров мирового паломничества. Ежегодно двадцать миллионов верующих приезжают поклониться плащу Хуана Диего. Подвергать сомнению священный характер этой реликвии на месте, подкрепив сомнение убедительными доводами, значит ущемить интересы как церковных, так и политических организаций. Это, несомненно, очень соблазнительная для вас, но, возможно, небезопасная перспектива. Мой долг предупредить вас об этой стороне дела.