После самороспуска ВЛКСМ Всеволод Евгеньевич пристроился в городском жилищном хозяйстве. Приватизация тогда только началась, жилой фонд был в муниципальной собственности. Было принято решение передать его на обслуживание районным администрациям, а городской комитет жилищного хозяйства остался как формальный придаток. Всеволоду Евгеньевичу трудно было сориентироваться, в какую сторону плыть: вроде расцветал бизнес, но с юности он всегда видел себя на руководящей работе. И тут мэрия заключила договор с USAID — Агентством США по международному развитию. Американское правительство выделило грант на демонстрацию рыночного механизма в жилищном хозяйстве. Заниматься организацией процесса на местах поручили Всеволоду Евгеньевичу. Дело было непонятное, непопулярное среди жилищников, а Всеволод Евгеньевич был молод и это был его шанс. Приехала из Америки консультант по имени Рита, для неё сняли четырехкомнатную квартиру, потому что кто-то слышал, что американцы привыкли жить в больших домах. Рита была немолодая уже женщина, которая скоро как-то быстро сникла и перестала улыбаться. Это многие заметили и подшучивали: «У нас не забалуешь». Создали как бы независимую управляющую компанию, но под полным контролем мэрии. Дело шло, но больше для «галочки». Власти тогда ещё боялась повышать квартплату после шоковой терапии 1992 года и содержание жилого фонда поэтому было убыточным и дотировалось через муниципальный бюджет.
Через год американская сторона пригласила в рамках этого проекта большую делегацию жилищников посетить США. Поехали, конечно же, не сторонники рыночных реформ, а в основном начальники районных жилищных управлений. Америка удивила. В Нью-Йорке сопровождающая группу русская американка Татьяна собрала у них паспорта и заказала билеты на самолёт в Сан-Франциско через домашний компьютер. Это тогда просто в голове не укладывалось. А когда гуляли по берегу Тихого океана в Калифорнии, то зашли в общественный туалет — там были даже одноразовые сиденья на унитазы — и не воруют ведь. Посмеялись, вспомнив о том, что в нашем жилищном хозяйстве есть правило: разбитые стёкла в окнах подъездов не стеклить до начала отопительного сезона, иначе всё равно до зимы разобьют. Но больше всего чувствовалось отличие именно в простых людях. Трудно это даже сразу понять. Это как кот-бродяга и кот-баловень. Бывалый котяра всегда насторожен к миру, собран и стоит махнуть рукой в его сторону, как он сиганёт в кусты, из которых будет потом внимательно посматривать, приподнимая голову. Баловень же совсем не боится других людей и только на третье «брысь» всё-таки посмотрит удивленно. Даже русская американка Татьяна уже выделялась среди нашей делегации своей американской доброжелательностью, которая начинает выглядеть естественной из-за постоянного употребления. Она прибегала по утрам не накрашенная, в кроссовках, но всегда с улыбочкой и никогда не выглядела озабоченной. Для американцев все были равны и даже, когда зашли всей делегацией в придорожное кафе, то никто не подошёл к заместителю мэра, долго топтавшемуся, прикидывая куда ему присесть.
Всеволод Евгеньевич тоже встречал в своей жизни расслабленных людей, но они не были доброжелательными. Один из них — главарь дворовых пацанов Пашка. Его боялись, потому что он никого не боялся и не любил слабых, а во внутреннем кармане куртки у него всегда был нож. Однажды в их двор забрела маленькая больная кошка. Шерсть у неё была как у старой скатанной кофты, глаза слезились, она хрипло мяукала. Пашке кошка не понравилась, он сплюнул и сказал:
— Сейчас у неё будет аутодафе.
Посмотрел в глаза Севе и сказал:
— Чё, не понял, иди проволоку ищи.
Потом из тонкой проволоки Пашка изготовил петлю, прикрепил её к высокой ветке дерева. Севе не верилось, что сейчас будет казнь кошки, его наполнила тошнота. Кошка потом долго дергалась в петле, но пацаны уже разбежались. Теперь Всеволод Евгеньевич смотрел на тот случай философски: если будет война с американцами, то у них нет шансов.
В Сан-Франциско один из членов делегации — начальник районного ЖКХ из окна машины увидел в переулке переполненные мусорные бачки. Остановил машину, побежал делать фотографии. Потом этот случай был у него изюминкой в рассказах про Сан-Франциско и таким счастьем светились при этом его глаза.