— Знаю по его рассказам, что в Индии он посещал какой-то шиваитский храм с детородным началом.
— А, это, скорее всего, Лингараджа. Что-то мне уже подсказывает, что наш неутомимый Олег Иванович собирается послать Виктору Филипповичу «метку» именно в виде этого артефакта божественного происхождения. Олег, конечно, знает, что будет наказан за подобную дерзость, но, как говорится, победителей не судят.
Андрей Геннадьевич удивлённо смотрел в сверкающие вдохновением глаза Владимира Александровича, а потом и сам рассмеялся с приятным облегчением, но при этом он подумал вовсе не о мэре — он представил Подстебенко, безуспешно пытающегося собрать пазл «явления» из симфониальных фантазий своего любимого Пелевина.
— А вы, Владимир Александрович, как мне кажется, не любите русский народ? — Андрей Геннадьевич ощутил какую-то высокую степень доверительности в их беседе и позволил себе этот неудобный вопрос.
Владимир Александрович сделался серьёзным, и Андрей Геннадьевич уже стал сожалеть о своей вольности.
— Позвольте, Андрей Геннадьевич, я расскажу вам историю своей бабушки. В молодости она была красавицей и любимицей своего отца. Когда ей стукнуло восемнадцать, то к ней посватался вдовец с двумя сиротами. Её отец не смог отказать в сватовстве, потому что это была родня местного деревенского священника. Бабушка ушла в чужую большую семью с высокими требованиями к прилежанию, порядку и трудолюбию. Первого сына она родила в поле, так получилось, потому что она не хотела разговоров о своём притворстве, и сама пошла на работу — никто её не гнал. В коллективизацию мужчин из нашей семьи забрали на Беломорканал, а женщин, старух и детей погрузили на подводы и погнали на Васюганские болота. Дело было в марте, и её второй семимесячный сын Николай подморозил ножки. На пересыльных пунктах кулацкие семьи не пускали в теплые помещения, единственное, что позволяли — ночевать в тамбурах, стоя на ногах. Семимесячный дядя мой не доехал до места ссылки — умер от обморожения ног. Из девяти бабушкиных детей в живых осталось трое. Я очень люблю свою бабушку и часто вспоминаю её, хотя её уже давно нет в живых. А что касается моего отношения к русскому народу, которому наплевать на чьё-либо мнение о нём и который никогда не каялся в грехе миллионов безвинно убиенных, хотя искренне считает себя народом-богоносцем … Михаил Булгаков писал: бойтесь своих желаний — они имеют свойство исполняться. Да, Андрей Геннадьевич, я не придумал ничего лучшего, как выбрать для себя миссию помогать русскому народу в исполнении его самых сокровенных желаний.
Кластер
Меня зовут Апокалек113, а в узком кругу просто Апока, и я начинаю писать свой личный архив 1 сентября 2421 года. Да, не удивляйтесь, я пишу на бумаге и делаю это не потому, что я член «Клуба фанатов 17-ого столетия», а из-за тех странных неточностей, которые я обнаружил в моём личном архиве в макросети. Если быть честным, то я пока ещё наговариваю текст во временный буфер в моей коммуникационной комнате — коммуне, а после автоматической корректуры и стилистической обработки переписываю отредактированные абзацы в мой бумажный архив. Мне трудно с непривычки самому формулировать мысли без помощи нейронного помощника автора. Переписав текст на бумагу, я очищаю буфер, чтобы нейронные сети не дотянулись до моих мыслей. Но, надеюсь, что в скором времени мой навык самостоятельно излагать мысли на бумаге разовьётся, как и способность писать бумажным стилусом, и я смогу записывать свои мысли сразу на бумагу, и тогда у меня появится возможность писать где угодно, а не только сидя в коммуне. А нужно отметить, что моя старомодная коммуна в детстве очень напугала меня и я, будучи уже самостоятельным человеком тридцати лет, продолжаю относиться к ней с недоверием. В детстве мои комнаты: спальня и коммуна входили в апартаменты моих родителей, но когда мне исполнился 21 год, то по закону нашего поселения, именуемого Урбаюнит395, в здании, где мы жили, включили режим трансформации и мои комнаты превратились в отдельные апартаменты. После этого я стал заходить к родителям только в гости, пока они в конце концов не переселились в пенсионный Урбаюнит774 и с того времени мы общаемся только посредством коммуны. А необходимость наговаривать текст сидя в коммуне связана с тем, что Совет нашего Урбаюнита рекомендовал не использовать коммуникационные доски в общественной барабе без крайней необходимости.