В первую очередь, ему предстояло обрести соратника, способного помочь в поисках. Через два месяца он услышал о человеке, идеально подходившем на эту роль. Человека звали Ричард Уэсли Флетчер, и до своего недавнего падения он являлся одним из самых дерзких умов в области эволюционных исследований. Он возглавлял ряд научных программ в Бостоне и Вашингтоне и был блестящим теоретиком. Каждое его замечание внимательно обсуждалось коллегами, пытавшимися предугадать его новое открытие. Но гений пал жертвой пагубных привычек. Мескалин и его производные привели Флетчера к краху, что у иных людей вызвало откровенную радость. Они и не пытались скрыть своего презрения к человеку, чья постыдная тайна вышла наружу. Яффе читал статью за статьей: суровое академическое сообщество называло идеи низвергнутого вундеркинда «смехотворными», а его самого «аморальным». До нравственности Флетчера Яффе не было дела. Его интересовали теории, совпадавшие с его собственными задачами. Целью исследований Флетчера было выделение и синтез в лабораторных условиях той силы, которая побуждает живые организмы к эволюции. Как и Яффе, он считал, будто рай вполне возможно украсть.
Чтобы найти Флетчера, потребовалась настойчивость. Ее у Яффе хватало с избытком, и он отыскал ученого в Мэйне. Гений в тот момент пребывал не просто в отчаянии – он находился на грани безумия. Яффе был с ним осторожен. Он не стал давить на Флетчера. Какое-то время он даже снабжал несчастного наркотиками, чего тот давно не мог себе позволить. Завоевав доверие Флетчера, Яффе исподволь начал разговоры об исследованиях. Ученый сначала отказывался говорить об этом, но Яффе неуклонно продолжал раздувать в нем тлеющие угольки интеллектуальной страсти. И огонь запылал. Разговорившись, Флетчер уже не мог остановиться. Он рассказал, что дважды почти вплотную приблизился к выделению того, что называл «нунцием» (посланником), – но ни разу не смог довести процесс до конечной стадии. Яффе высказал несколько мыслей, почерпнутых из оккультной литературы. И ненавязчиво обронил, что они оба стремятся к одной цели. Он, Яффе, пользуется средствами древних алхимиков и магов, Флетчер – средствами науки, но оба они хотят подтолкнуть эволюцию и усовершенствовать тело. А если получится, то и дух.
Сначала Флетчер облил собеседника презрением, но позже оценил предложение и согласился продолжать исследования вместе. Яффе пообещал, что на этот раз Флетчеру не придется работать в душной академической атмосфере, где постоянно требуют конкретных результатов во имя сохранения финансирования. Теперь гениальный наркоман сможет заниматься своей наукой в надежно укрытом от посторонних глаз месте. А когда нунций будет получен и его чудесная сила репродуцирована, Флетчер вернется из небытия и заткнет рот всем тем, кто его поносил. Ни один одержимый на свете не устоял перед подобным предложением.
Одиннадцать месяцев спустя Ричард Уэсли Флетчер стоял на берегу Тихого океана, на гранитном мысе в Байе, и проклинал себя за то, что поддался искушению. Позади возвышалось здание миссии Санта-Катрина, где он проработал большую часть года. Великое деяние (как выражался Яффе) было практически завершено. Нунций стал реальностью. Для работы, которую большинство людей назвали бы безбожной, не нашлось лучшего места, чем заброшенная иезуитская миссия. Впрочем, эта затея с самого начала представляла из себя длинную цепь парадоксов.
Во-первых, связь ученого с Яффе. Во-вторых, смешение научных дисциплин, благодаря чему стало возможным Великое деяние. И, в-третьих – сейчас, в момент собственного триумфа, Флетчер был почти готов своими руками уничтожить нунций, пока тот не попал в руки человека, заплатившего за его создание.
Процесс уничтожения подобен процессу создания – он требует систематичности и одержимости, он столь же болезненный. Флетчер слишком хорошо знал двойственную веществ, чтобы поверить, будто нечто может быть уничтожено полностью. То, что уже открыто, не способно вернуться в небытие. Флетчер надеялся лишь на то, что повторить его эксперимент не так-то просто. Они с Раулем добились очень серьезных результатов. Теперь он и мальчик (ему все еще нелегко думать о Рауле как о мальчике) должны, как воры, уничтожить все следы. Сжечь лабораторные записи и разбить оборудование, чтобы нунций исчез, будто его и не было. Потом он позовет мальчика, который сейчас следил за кострами перед зданием, отведет его на край скалы, они возьмутся за руки и вместе бросятся вниз. Прилив смоет их кровь и унесет тела в океан. Огонь и вода завершат работу.
Конечно, не исключено, что в будущем кто-нибудь снова попытается получить нунций; но нынешняя комбинация обстоятельств и дисциплин, сделавшая открытие возможным, была слишком специфической. Во имя спасения человечества Флетчер надеялся, что это повторится очень не скоро. Без соединения странных, интуитивных оккультных знаний Яффе и научного метода Флетчера чуда не случилось бы, а так ли уж часто люди науки («приспешники», как их называл Яффе) садятся за один стол с магами? Нет, и слава богу, что нет. Слишком это опасно. Оккультисты, чьи коды разгадал Яффе, знали о природе вещей намного больше, чем Флетчер. Когда на языке метафор они говорили о Сосуде перерождения и Золотом потомстве, они стремились к тому же, чему он посвятил свою жизнь. Они хотели дать искусственный толчок эволюции и позволить человеку вознестись над самим собой. «Obscurum per obscurius, ignotum per ignoti-us», – советовали они. Объясняй темное еще более темным, непонятное – еще более непонятным. Они знали, о чем писали. То, что открыл Флетчер, лежало на границе между их знаниями и его наукой. Он получил вещество, способное (так думал он) донести сигнал до каждой, даже самой ничтожной клетки живого организма и заставить ее эволюционировать. Сначала он назвал это вещество «нунций» – посланник. Но теперь понял, что это неподходящее название. Препарат не был посланником бога, он был сам – бог. Со своей собственной жизнью, собственной энергией и целями. Его необходимо уничтожить, пока он не начал переписывать Книгу Бытия с Рэндольфом Яффе в качестве Адама.
– Отец?
К нему подошел Рауль, снова раздетый. Много лет проходив обнаженным, он так и не смог привыкнуть к одежде. И он опять назвал Флетчера этим проклятым словом.
– Я тебе не отец, – напомнил Флетчер. – Никогда им не был и не буду. Вобьешь ты себе это в голову?
Рауль выслушал его, как всегда. По его глазам, почти лишенным белков, трудно было что-то прочесть, но их внимательный взгляд неизменно трогал сердце Флетчера.
– Ну, что? – спросил Флетчер уже мягче.
– Костры, – ответил мальчик.
– Что с ними такое?
– Ветер, отец… – начал Рауль.
Ветер подул с океана несколько минут назад. Вслед за Раулем Флетчер подошел к миссии, где с подветренной стороны они приготовили погребальные костры для нунция, и увидел, что ветер разметал и далеко унес немало бумаг.
– Черт подери! – выругался Флетчер. Он больше злился на себя, не занявшегося кострами самостоятельно, нежели на невнимательность мальчика. – Я же говорил, не клади так много бумаги сразу.
Он взял Рауля за руку, покрытую, как и все его тело, шелковистыми волосами. Внезапно запахло дымом, и огонь взметнулся вверх. Рауль вздрогнул, Флетчер знал, что мальчику стоило немалых усилий преодолеть врожденный страх перед огнем. Он сделал это ради «отца». Больше ни для кого он на такое не пошел бы. Вспомнив об этом, Флетчер обнял Рауля за плечи, и тот, как в своей предыдущей жизни, прильнул и уткнулся в него лицом, вдыхая запах человека.
– Пусть летят, – сказал Флетчер.
Он наблюдал, как очередной порыв ветра выхватывает из костра бумаги и они летят, словно листки календаря, унося полные боли и вдохновения дни. Если кто-нибудь и подберет пару листков, то все равно ничего не поймет. Просто Флетчер одержим идеей уничтожить все до последней страницы. Но разве не одержимость привела к тому, что случилось?