Главный над ними совершенно невероятная образина по кличке Урод, которая величает себя Великим Жрецом и строго следит за правильностью выполнения ритуалов, этот точно не выходил из подземелий уже несколько лет, приверженцы его кормят и поят, хотя Кривой как-то раз поведал мне, что никогда образина Великим Жрецом не был, хотя и рвался им стать неоднократно.
А настоящие Великие Жрецы?
Какие Жрецы, Юраш! Все Жрецы делом заняты!
Делом заняты… Ну да, заняты. Но я-то знаю, что охотнее всего они были бы Жрецами. Работать не надо — надо только повелевать. А еще — все можно. И человеческие жертвоприношения многим нравились, всем нравились…
Жертвоприношения счастливых, благополучных, богатеньких. Очень хорошо себе представляю, какой кайф — убивать таких. Таких, кому есть что терять, таких, для кого этот мир не грязная помойка, которую хочется спалить, а вполне пригодное для жизни место.
— Натаха…
Ее тело светится в темноте, кожа как будто сама по себе излучает свет, матовый, снежно-белый. Когда-нибудь будет Наташка толстой бабой с колышущимися, как холодец, телесами, но сейчас, когда ей пятнадцать, впору с нее картины писать. Иногда хочется… Запечатлеть.
Наташка не накрывается одеялом, хотя в убежище сыро, знает, что мне нравится смотреть на нее, поворачивается то так, то эдак, купается в моих взглядах.
— Останешься здесь жить?
— Жить?! Здесь?! — Наташка округлила глаза. — Ты шутишь? Нет, Юрашик, мне нравится в твоей квартире…
— Зато здесь безопасно, понимаешь? Об этом месте никто не знает, кроме нас с тобой. Никто нас с тобой здесь не найдет.
Наташка приподнялась на локте.
— А что, нам грозит опасность?
— Угу. Меня, Наташка, сейчас ищут, чтобы убить.
Она неуверенно улыбнулась.
— Ты шутишь опять?
— Глупая. Зачем я тебя сюда поволок, как ты думаешь? Дома было бы уютнее… Или как?
— Ну, я думала… ты поскорее хочешь…
Расплетенная коса успела высохнуть, и копна светлых волос рассыпалась по подушке. В тусклом свете пыльной лампочки Наташкины волосы сверкают, как начищенное серебро.
И глаза — такие чистые, как у младенца, а ведь мне она досталась уже не девицей, далеко не девицей в тринадцать-то лет. Странное, должно быть, житье-бытье в деревне Шарапово Калужской области…
Нет уж! Теперь душ! Можно ведь и в душе…
В душе — полный комплект индивидуальных средств гигиены. Кусок банного мыла, жесткая, как для чистки металла от ржавчины, зубная щетка, коробочка зубного порошка, солдатская мочалка, вафельное полотенце, расческа и бритвенный станок с набором запасных лезвий.
Все это когда-то было упаковано в хрупкую от времени бумагу, все это дождалось наконец своего использования.
— Я теперь волосы не расчешу, — пожаловалась Наташка. — Зря ты заставил меня их мыть… Надо было шампунем…
— Ничего, походишь ведьмой, здесь пугаться некому.
— Юрка! Я здесь одна не останусь!
— Темноты боишься?
— Юрка!
— Да не оставлю я тебя здесь, к людям отведу… Вшей наберешься, придется твою косу отстричь.
Такая перспектива Наташке тоже не понравилась.
— А может, я у тебя поживу? Это ведь тебя убить хотят, а не меня…
— Ну да, тебя не сразу убьют, сначала отрежут уши и пальцы, а когда поймут, что ты и в самом деле не знаешь, где я, тогда убьют. Из человеколюбия.
— Типун тебе на язык, — буркнула Наташка. — Как ляпнет что-нибудь! Ну и долго мне жить… с бомжами?
— А вот это как получится.
Глава 2
Когда я вышла из квартиры Рославлевых после разговора с Матвеем Николаевичем, было уже совсем поздно. Вообще-то я не боюсь ходить даже поздно. Правда, когда Дедушка был жив, — боялась… Потому что в жизни моей был смысл. Мне было ради кого и ради чего жить и сохранять свое физическое здоровье! А с тех пор, как его не стало, я перестала бояться совершенно. Ну, что со мной сделают? Изнасилуют? В крайнем случае — убьют? Это все — такие мелочи, совершенно не стоившие затраты нервов! Ведь страшное по-настоящему со мной уже случилось. А когда жизнь не имеет смысла, то и смерть не страшна.
Но в тот вечер меня просто трясло! И на каждый шорох я реагировала, вздрагивая и едва не взвизгивая, словно истеричная героиня американского ужастика. Нервы мне расшатала беседа с Лешиным дедушкой, которого долго пришлось убеждать в том, что я действительно слышала голос его внука по телефону и что случаи коллективного сумасшествия крайне редки в медицинской практике. Кажется, он до конца мне так и не поверил. Все настаивал на том, что это — злой розыгрыш. Но я-то знала, что слышала именно то… То, что слышала!!! Однако главным было отнюдь не сомнение Матвея Николаевича — в ответ на мою уверенность… Черт с ним, с его сомнением, для меня важным было только мое собственное мнение по этому вопросу! Но я вздрагивала от каждого звука и оборачивалась на быстрые шаги за спиной, потому что теперь я снова боялась ходить по улицам, потому что я снова боялась преступников и того, что со мной может случиться в безлюдном месте. Потому что теперь у меня появился смысл в жизни. Стало ради кого и ради чего жить. Короче, у меня теперь «завелись дела на этом свете» — так, кажется, сказала моя любимая писательница Мария Семенова в одном из своих героических романов.
Не помню, как я добрела до метро. Там, при виде скопления людей и яркого света, я вздохнула с облегчением. Но испытания на тот день, как выяснилось, еще не окончились. На эскалаторе ко мне пристал какой-то поддатый мужичок, весьма прилично одетый, но с такой глупой рожей и с таким противным голосом, что сразу захотелось посоветовать ему носить таинственную полумаску, как у мистера Икса, и побольше молчать!
— Девушка, а девушка! У вас всегда такой пылкий взгляд — или это для меня лично? — спросил он, дохнув на меня перегаром.
Я удивленно на него воззрилась. Собственно говоря, я и заметила-то его только тогда, когда он со мной заговорил. А кроме того — мой взгляд еще никто и никогда не называл пылким! Такое только с пьяных глаз почудиться может… Вкупе с зелеными чертиками…
Когда ко мне пристают — я теряюсь. А потому предпочитаю молчать. Но бегать по эскалатору я тоже не умею, поэтому просто отодвинулась подальше от пьяницы и стала смотреть в другую сторону.
— Девушка, а девушка! Я с вами разговариваю! Ты чего, глухонемая? — Он икнул и хихикнул.
А мне захотелось врезать ему. Чтоб отстал. Но драться я тоже не умею. И поэтому мне пришлось заковылять по эскалатору вниз, чтобы увеличить расстояние между собой и пьяным.
Ох, почему-то с детства у меня голова кружится на эскалаторе! Ни высота, ни скорость, ни качка не вызывают у меня головокружения и тошноты. Ничего вообще — кроме лесенки-чудесенки.
Пьяный цапнул меня сзади за кофту.
— Куда вы, девушка? Не убегайте! Я познакомиться хочу! С серьезными намерениями! Сейчас купим бутылочку красненького и поедем в гости! К вам. Или — ко мне.
Я обернулась и громко, отчетливо сказала:
— Оставьте меня в покое. Иначе я позову милицию.
Милицией сейчас редко кого напугаешь, но пьяного в метро — еще можно.
Он разочарованно отпустил мою кофту и пробубнил:
— Такая красивая — и такая злая…
Крепко вцепившись в резиновый поручень, я преодолевала ступеньку за ступенькой.
Мне сейчас о Леше надо думать…
А еще — на работу завтра… Вернее, намечен визит к потенциальному клиенту, а будем ли мы работать вместе — завтра и решится.
Надо быть в хорошей форме.
А меня — мало того, что Матвей Николаевич вывел из равновесия своим тупым упрямством, так еще и этот пьяница!
Почему-то я совершенно не выношу пьяных.
И еще… Я терпеть не могу, когда ко мне пристают незнакомые люди. Знакомые считают меня странноватой и не всегда приятной в общении девицей. Зато незнакомые… В юности просто прохода не давали. Теперь — полегче. Но все-таки случаются инциденты. Я вообще не люблю, когда на меня обращают внимание. Мне очень хотелось бы стать незаметной. Серенькой мышкой.