— Чоба сказал, что стрелял в тебя пять раз, — тихо сказал Кривой. — Один раз издалека — и попал, четыре раза в упор — и все мимо. Ты понимаешь, как такое могло получиться?
Я судорожно сглотнул. К чему это он?
— Я думал, мне привиделось.
— Привиделось что?
— Что он стрелял в меня в упор…
— А что еще?
Кривой смотрел на меня внимательно, и мне показалось на мгновение, что его глаза отсвечивают странным желтым светом.
— Что еще? Что могло мне привидеться с пулей в животе?
Мне пришлось очень постараться, чтобы оторвать взгляд от глаз Кривого.
— А что, это важно?
— Любопытно.
Кривой налил себе в стакан сок и откинулся в кресле.
— Чоба стрелял в тебя с расстояния в метр. А то и меньше. Ну разве не удивительно, — что он промахнулся? Слепой паралитик и тот, наверное, не промахнулся бы…
Значит, и правда все так и было… Сам Чоба рассказал об этом, и, должно быть, больше всех был удивлен он сам. Он стрелял в меня в упор, а пули проходили мимо… Интересно, как это выглядело с его стороны?
Я вспомнил, как чудовищная сила сбила меня с ног и каким-то образом отшвырнула… Отшвырнула в куст сирени и… за грань этого мира. Я вспомнил укрывшую меня тонкую темную пленку — звуки за ней казались далекими и нереальными, даже звуки выстрелов.
Я думал — это был бред.
Я думал…
Я просто боялся поверить в то, что сила, которую я чувствую за спиной, действительно существует, что я не придумал ее, что я действительно могу на нее положиться…
А ведь могу.
И правда могу!
Уже давно, когда Кривой впервые привел меня в пещеру Баал-Зеббула и я услышал глухой тяжелый гул, идущий, казалось, из самой глубины земли, когда я почувствовал, как поднялось и коснулось меня что-то… холодное… Такое жуткое, что мурашки пробежали по коже и волосы зашевелились на голове, такое могущественное невероятно… Великое! Что-то…
Мне нужно идти туда…
Как можно скорее…
Прямо сейчас…
Я вскочил с дивана, едва не опрокинув журнальный столик, на котором стоял графин с соком.
— Ты что? — удивился Кривой, отвлекшись от мыслей, в которые был погружен.
— Я должен идти.
— Куда это?
— Дела у меня… Кривой, а ты чувствовал что-нибудь… хоть что-нибудь, когда подходил к яме?
— Какой яме?.. А, в пещере, что ли? — Кривой пожал плечами. — А что я должен был чувствовать? Вонь?.. Да, вонь, пожалуй, чувствовал.
— И все?
— А что еще? Стонов невинно убиенных жертв я не слышал… К чему ты спрашиваешь?
— Ни к чему, — выдохнул я.
Конечно, он ничего не слышал. И ничего не чувствовал. Где уж ему! Да и никто, наверное, никогда не чувствовал и не слышал… Ничего! Разве что Великий Жрец… Саб-нэк… Кривой говорил, что Сабнэк был совершенно чокнутым… Может быть, так оно и было, а может быть, и нет. Просто Кривой слишком туп, чтобы понять… как там оно на самом деле…
Я сам туп и глуп, я так долго сомневался! Не хотел выглядеть психом даже перед самим собой! Идиот!..
А ведь это ОН всегда был со мной… Незримой тенью стоял за спиной… Охранял от пуль… ОН выбрал меня…
ОН ВЫБРАЛ МЕНЯ!!!
Почему?..
Я почувствовал, как сильнее забилось сердце, больно стучась о ребра, как в голове что-то лопнуло и растеклось. Горячо. Сладко.
— Будь осторожен, — сказал мне вслед Кривой. — И смотри не делай глупостей. Будешь звонить, по телефону ни о чем серьезном не говори. Только здесь. Здесь никто не подслушает.
Я обернулся к нему уже у двери и снова натолкнулся на странный пронзительный желтый взгляд. Только на миг — желтый. На один короткий миг. А потом снова обычный. Мутный. Коричневый.
Не знаю, когда я начал меняться… иногда мне кажется, что уже тогда. В тот самый момент, когда выходил из квартиры Кривого, когда спускался на лифте, садился в машину.
Может быть, я начал меняться еще раньше — когда впервые попал в пещеру, или еще раньше, когда полоснул по горлу своего отца, или еще раньше… когда… Не знаю…
Я не хотел меняться, я боялся, я называл это — ТЬМОЙ. Приступы ярости, затмевающие голову, туманящие глаза, когда хочется причинить боль… Ломать… Крушить… Я помню их с детства, я пытался справиться с ними и почти преуспел… Может быть, СИЛА уже тогда стояла у меня за спиной, а я не хотел ее видеть?
Я топил педаль газа в пол, летел по левой полосе шоссе с зажженными фарами, я объезжал, подрезал, я спешил, я чувствовал, что надо быстрее…
Быстрее…
Быстрее…
Быстрее…
Что? Что я должен сделать?!
Я поставил машину на платную стоянку, направился в заросший бурьяном старый московский двор, вошел в подъезд дома, уже много лет печально смотрящего на мир пустыми глазницами окон, дома, который должны были снести еще лет десять назад и про который благополучно забыли.
Я вошел, и в лицо мне ударила крепкая, застоявшаяся, густая вонь. Кучи кала, высохшие и подсыхающие лужи мочи, гнилая мебель, рваная одежда, гнутые банки, битые бутылки.
Стараясь не касаться изломанных перил и облезлых стен, я спустился по лестнице в подвал и откинул деревянный щит, закрывающий широкую дыру. Вниз.
Подземный ход, куда я спустился, был очень старым, наверное, еще более старым, чем дом. На влажных темных кирпичах сохранились клейма царских заводов, буквы, давно исчезнувшие из алфавита. В таких подземельях особенный воздух, он пахнет древностью, печалью и тишиной. Он пахнет временем.
Старинные кирпичи плотно пригнаны друг к другу, скреплены хорошим раствором, поэтому здесь почти никогда не капает за шиворот, и стоки здесь хорошие, вода не скапливается в лужи и не тухнет. Идти одно удовольствие, только фонарь нужен хороший, потому что темень в старых подземельях непроглядная и густая, как кисель.
Фонарь освещает путь, но перед глазами у меня Тьма. Тьма в голове. Тьма где-то еще глубже, чем в голове. Тьма сладкая, возбуждающая, наполняющая восторгом, предвкушением…
Сердце бьется все сильнее, дыхание сбивается, перед глазами круги.
Скорее…
Скорее…
Переходы… Тоннели… Трубы коллекторов… Каждый раз удивляюсь, как это я умудряюсь не заблудиться в бесчисленных поворотах и ответвлениях. Это ведь настоящий лабиринт! Но вот кончилась очередная кирпичная кладка, каменный пол пошел резко вниз, по потолку потянулись толстые кабели.
И вот я почти на месте…
День был в разгаре, большинство бомжей подвизались на заработках, и в подземельях бывшей Империи Сабнэка было пусто и тихо. Только больные или совсем уж убогие ползали, или спали, или варили на электрических плитках вонючую бурду — на меня никто внимания не обращал. Подозреваю, что, даже если бы здешние обитатели увидели омоновцев в черных масках, они и тогда не потрудились бы изобразить эмоции. Здешние обитатели глубокие философы, им в этом мире очень на многое наплевать.
Когда я вошел за сальную занавеску в логово Ласточки, то увидел только пустые матрасы и Наташку, скорчившуюся в уголке. Впрочем, другого я и не ожидал.
Унылую картину освещала пыльная желтая лампочка.
— Юрочка! — взвизгнула Наташка и кинулась мне на шею. Вот туша! Едва меня не свалила…
— Ты чего? — спросил я.
Голос мой был глухим, хриплым и отрывистым, каким-то чужим.
— Забери меня отсюда! — завыла Наташка. — Я тут с ума сойду!
Я оторвал от себя застывшую, как каменное изваяние, и тихонько поскуливающую девчонку, взял ее за руку и потащил за собой.
— Я хочу домой! Пожалуйста, пойдем домой! — плакала Наташка, семеня следом за мной. — Я вся грязная, я уже как бомж! Я в ванну хочу, я есть хочу и спать! Почему ты так долго не приходил?! Где ты был?!
— Заткнись, — буркнул я, продолжая тащить ее за собой.
— Юрочка, мне больно… Отпусти руку! Отпусти!
Она вдруг начала упираться, как будто почувствовала что-то.
— Юрочка! — запричитала она жалобно. — Куда ты меня тащишь? Юрочка!!!
Похоже, ее начинала охватывать паника, но мне некогда было возиться с ней, успокаивать, объяснять что-то, врать. В груди жжет, и голова раскалывается… Нет, не от боли, в ней как будто что-то растет, давит на череп, на глаза…