Я немедленно отправилась, по пути на минуту зашла в свой дом – взглянуть на детей и кое о чем распорядиться. Но не прошло и четверти часа, как ко мне прибежали от тетушки и сказали:
– Не извольте ездить в город. Катерина Петровна поехала. Пожалуйста к нам.
Я тотчас отправилась. Вхожу во двор, меня поразил сильный запах ладана. В сенях, в передней, запах был еще сильнее.
– Верно все кончено? – спросила я вышедшую мне навстречу горничную.
– Нет еще, они не скончались, – отвечала она.
– Что ж это ладаном вы накурили?
– Да у нас ладана и в доме-то нет, – отвечала она. – А вот, как вы ушли, то по дому и далее по двору ладаном запахло, и сами не знаем, откуда этот запах взялся.
Я прошла в гостиную. По всему дому был сильный запах ладана. Тетушка лежала в агонии, с закрытыми глазами. Вскоре приехала с покупками Катерина Петровна, женщина глубоко верующая, и сказала мне:
– Видите, как тетушка страдает, а умереть не может. Вероятно, над нею тяготеет чье-нибудь неудовольствие или клятва. В нашей церкви есть молитвы, которые разрешают и примиряют.
– Очень хорошо, пригласите священника, – отвечала я.
Тотчас послали за священником. В углу спальни на маленьком столике затеплили небольшую восковую свечку. В комнате воцарилась глубокая тишина, несмотря на то, что было человек десять присутствующих. Слышалось только тяжелое дыхание умирающей. Вошел старичок священник с молитвенником в руках, благословил умирающую, стал перед образом и начал читать примирительные молитвы. Я слышала их в первый раз; они поразили меня глубиной
содержания и трогали душу простотой и искренностью любви. Чем долее читал священник, тем дыхание больной становилось тише. С последним словом молитвы, вероятно, примиренный дух её отлетел в вечность» [7] («Ребус» 1887 г. № 27).
б) Мисс Хатта Доути, 21 года от роду, старшая дочь м-ра Доути из Уэйланда, более года страдала страшным недугом, называемым в медицине чахоткой, но в постель слегла она не более, как за неделю до кончины. Я видел её ежедневно, а иногда и по нескольку раз в день, беседовал с ней о разного рода житейских предметах и вполне убежден, что она была психически нормальна, сохранила свои умственные способности до последних минут жизни. В религиозных вопросах она была до некоторой степени скептична и, как я слышал, не любила говорить о теориях, касающихся загробной жизни.
В продолжение утра 14 августа мисс Доути начала быстро угасать, и любящая мать ни на минуту от нее не отходила. Около полудня она, видимо, ослабела, и многочисленные друзья её собрались вокруг её кровати, каждую минуту ожидая её последнего вздоха. Обильный холодный пот покрывал все её тело, большие глаза сделались мутны, веки закрылись, губы и оконечности пальцев похолодели, как мрамор, и вскоре пульс остановился и дыхание прекратилось. Благодаря отчаянию и горю присутствующих родственников и друзей, думавших, что все уже кончено, никто не заметал по часам, сколько времени продолжалось это состояние. Но вдруг мисс Доути открыла глаза, провела несколько раз руками по лицу, приподнялась на постели и, обратя к матери испуганный взгляд, проговорила ясным, отчетливым голосом:
– Где я была, объясни мне, мама. Я ничего не понимаю. О, зачем я вернулась сюда! Я не хочу… не хочу…
Сестра первая спросила ее:
– Что ты видела, Хатта?
– Я была далеко, далеко отсюда и видела множество народа, много незнакомых лиц пожимали мне руку, и так были они рады меня видеть. Они сняли с меня кожу без малейшей боли, и я почувствовала себя гораздо лучше. Мама, я опять вернусь к ним.
Мать возразила – Как я же расстанусь с тобой, Хатта?
– Зачем расставаться? Мой дух всегда будет с тобою, я буду знать все, что вы делаете. Затем она попросила, чтобы ей дали поесть, съела кусочек и запила глотком вина. Ей попробовали предложить несколько вопросов, но голос её так ослабел, что ответов не расслышали.
Когда же в комнату вошел её доктор, больная весело спросила:
– Что вы думаете теперь, доктор?
– О, все идет прекрасно. Вы скоро выздоровеете.
– Посмотрите, доктор. Я дышу так свободно, и вместе с тем не так холодно, холодно.
Вскоре после этих слов, она подняла пальцы обеих рук к ушам и сказала: – Я не слышу, что вы говорите, доктор, – и через минуту прибавила: – я теряю и зрение, я вас более не вижу.
Доктор, видя, что конец приближается, вышел, чтобы позвать недостающего члена семьи, а умирающая, обратив свой потухший взгляд в сторону матери, проговорила радостным и необыкновенно нежным голосом: «Я должна теперь идти к ним, прощай, мама». Затем еще один последний вздох, и её не стало.
Кто осмелится утверждать, что больная бредила, а не получила, по милосердию Творца, возможность заглянуть в ожидавший её мир блаженства и принести оттуда радостную весть для утешения скорбящих близких. Осиротевшая мать говорит, что ничто так не облегчает её горя, как воспоминание о последних минутах её дорогой Хатти («Ban. of Ligt», т. XLV, № 26; см. «Ребус» 1890 г., № 45).