Юрия Андреевича Ищенко никогда никто в жизни не считал лидером. В Сумской области украинский язык, который преподавал в школе его отец, никому не был нужен. Старые селяне если и говорили, то на суржике, а молодежь предпочитала русский. Никто не понимал, зачем учить фактически иностранный галицийско-польский украинский, на котором в этих местах никто не говорил, да и говорить не собирался. Ребята получали по этому предмету тройки и двойки, откровенно издевались над учителем, плохо вели себя на его уроках, прогуливали, хамили. Юрику было жалко отца. И потому он был единственным в школе, кто учил украинский. Отец отвечал ему взаимностью и откровенностью.
Еще в детстве Юрия поражало, что отец никогда не ходит на День Победы, не проклинает немцев, как должен был бы делать человек, который провел у немцев несколько лет в плену, да еще не где-нибудь, а в Освенциме. А однажды, когда сын неуклюже поздравил отца с праздником, тот взял его за локоток, увел во двор на лавочку и доверил тайну.
— Нынешняя коммунистическая власть — неправильная, — сказал отец. — Посмотри, каких людей она выталкивает наверх. Каждый вихрастый сынок конюха — теперь барин, а мы, интеллигентные люди, никому не нужны. Все это быдло, все эти рабочие и крестьяне. Куда они приведут страну, что построят? Это тупик. В цивилизованном мире всем правит элита, самые богатые и образованные люди. Ты, сынок, элита, а не быдло, помни всегда об этом.
С тех пор сынок иначе стал смотреть на школьных друзей. На всех этих детей доярок, хлеборобов и механизаторов. На то, как они курили уже в десять лет, как ржали на уроках, как тискались на сеновалах, будучи подростками. Между ними и Юрой встала огромная стена отчуждения.
Сейчас, спустя много лет, Ищенко видел в Янушевиче не просто своего политического противника, он узнавал в нем то, что ненавидел с детства. Все эти «янушевичи», это дворовая шпана в широких драповых штанах, в кепках на затылке и цыгаркой в зубах, вся эта шваль, которая хихикала на уроках отца и подкладывала ему кнопки на стул, вся эта тупорылая, помешанная на танцах, девках и вине гопота…
Они не били его, нет. Боялись, что учительский сынок нажалуется отцу, директору школы и придет участковый… Они просто пакостили ему: харкали в тетради, бросали комья соли в суп в школьной столовой, прятали шапку и портфель, периодически объявляли бойкоты…
«Советская власть» для него постепенно стала синонимом «власти быдла», что с самого начала и пытался объяснить отец. А когда угрюмый Юра стал постарше и отец понял, что парень не проболтается, сыну была доверена главная тайна. Папа, оказывается, не просто был военнопленным, а служил в лагерной администрации. Имел возможность пить каждый день кофе и близко общаться с немецким начальством, людьми очень образованными и культурными.
«Немцы, — объяснял отец, — хотели принести на территорию России цивилизацию, освободить народ от власти тирана — Сталина, которого поддерживало быдло. А все разговоры по телевизору про фашистские убийства, лагеря… Конечно, Гитлер вынужден был уничтожать жидов и коммунистов, иначе нельзя. Жаль, победили Советы, а не Гитлер и Бандера…»
Но юность не хочет быть на стороне проигравших неудачников, все время перебирающих свое прошлое, мечтающих о внезапном крушении империи, запускающей первого человека в космос, осваивающей просторы Сибири, делающей революции в Африке и Латинской Америке…
«Главное, быть элитой внутри, — решил Ищенко. — Главное, самому не превратиться в быдло, не быть как они».
Он покупал дорогую одежду, даже если приходилось отказывать себе в еде, душился французскими одеколонами и даже слушал классическую музыку… И в СССР есть своя элита, надо пробиваться наверх и управлять стадом рабочих и крестьян. Поэтому молодой Ищенко вступил в партию (чем сильно обидел отца) и начал усиленно учиться в институте на экономиста.
Дорогие привычки дорого стоят. Но когда работаешь бухгалтером и экономистом, все равно что-то к рукам прилипает. Уже в тридцать лет Ищенко имел и квартиру, и машину. Советская власть ему даже начала нравиться. Но тут неожиданно с самого верха из Москвы послышались такие речи, которые он последний раз слышал от отца в далеком детстве и по страшному секрету. Центральные советские журналы писали гадости о Сталине (вспомнили же через столько лет!), хвалили царскую Россию, а еще больше — Запад и «цивилизацию».
Душой Ищенко поддерживал эти начинания, но с места заштатного экономиста не дергался. А вот женился удачно. Светлана Колесникова, тоже экономист, оказалась крестницей банковского бонзы Вадима Гетмана, экономиста-реформатора, друга московского Гайдара и питерского Чубайса.