— Держи, — мне протягивают лекарство с приятным лимонным ароматом и три таблетки.
— Я всё брату расскажу, — хмыкаю я, шмыгая заложенной ноздрей.
— Что?
— Что ты меня в кровать уложил и колёсами накачиваешь.
— Это такое «спасибо»? — хмурит брови он, поднимая мои джинсы и вешая их на подлокотник.
Спасибо. Большое спасибо. Да. Но знать ему об этом не обязательно.
— Пельмени убрал?
— Убрал. Всё убрал. Кости ты зачем брала? Грызть? Это такая диета?
— Это суповой набор. Бульона хотела намутить. Я не завтракала.
На меня долго и тяжело смотрят. Вздыхают. Достают из кармана новехонький айфон, на корпусе даже плёнка ещё не снята. Набирают кого‑то.
— Лысый, — выдаёт он явно не мне. — Я не могу сейчас подъехать. Есть возможность перенести стрелку на обед? Или сам его дожмёшь? Годится… Лежи и только попробуй встать, поняла? — а вот это уже адресовано мне и, развернувшись на мысках, уходят обратно на кухню, продолжая разговаривать с собеседником на том конце. — Это не тебе. Чего? Лысый, отвали…
«Лысый»? «Стрелка»? «Дожмёшь»? Я прошу прощения, но какого…? Чем занимается этот человек? Лежу, размышляю об этом и тихонько посасываю горячий напиток, приятно согревающий внутренности и ещё приятней сжигающий к чёртовому прадедушке желудок.
Попутно прислушиваюсь к шебуршаниям через стенку. Кастрюли стучат, вода из крана течет. Ёженьки‑боженьки, он там чё, в натуре суп готовит? Ну не. Я должна это видеть. Нельзя такое пропускать.
— Куда выперлась? Я кому велел лежать? — тут же встречает меня сердитое.
— Отвечаю, харе приказывать. Могу ж и поварешкой по морде съездить, — не люблю я властных интонаций. Дома от отца хватило.
— Потом съезжу я кому‑то ремнём по заднице.
Фи. Ремнём он меня надумал пугать. Корчу физиономию, демонстративно закатывая глаза и высовывая язык. Почти сразу мой подбородок оказывается в цепких мужских пальцах. Рот вынужденно остаётся открытым, а голубые глаза недовольно разглядывают блеснувший в нём металлический шарик.
— И зачем? — спрашивают без восторга. — Тоже дух бунтарства?
— Нравится, — бурчу неразборчиво я. Не очень удобно разговаривать, когда тебя так стискивают.
— Считаешь, это красиво?
— А ты у нас консерватор? Баба в парандже, до свадьбы ни‑ни?
— Просто не понимаю.
Смотрит. Уже не на язык. Теперь на меня. Вроде бы обычно смотрит, а меня на холодный пот пробивает. И температура тут совершенно не причём.
— А ты целовался когда‑нибудь с девушкой, у которой есть пирсинг? — спрашиваю зачем‑то. Дура, Радова. Вот реально зачем?
— Нет.
— Ну так попробуй. Говорят, очень даже. И не только про поцелуи.
Ха. Твоя очередь офигевать, лапуля. Теперь уже от моей прямолинейности. Не ты один умеешь бить ею наповал. И вообще, я болею, имею право пороть чушь.
— Ты ещё такое дитё, — сражает меня его ответ. Не на него я рассчитывала.
— Это плохо?
— Я не связываюсь с малолетками.
Ну знаете ли…
— Как будто тебе кто‑то предлагает… — собираюсь вырваться и гордо свалить обратно в комнату, но не успеваю. В замке проворачивается ключ и прямо перед нами в узком коридорчике вырастает Даня.
— Я идиот. Забыл документы на страховку. Пришлось возвращ… — он замолкает, замечая меня, прижатую к стенке в трусах и нависшего надо мной Демьяна.
Мда. Неловко как‑то. Все же слышали крылатое выражение: «картина Репина. Приплыли»? Многие наверняка знают, что на ней изображены монахи, заплывшие на своей лодочке в женскую купальню. И лишь единицам известно, что этот самый художник Репин никаким боком не связан с данным полотном.
На самом деле картина под названием: «Монахи. Не туда заехали» принадлежит кисти Льва Соловьёва, но из‑за того, что оно много лет провисело в галерее рядом с другими работами Репина, а их стиль весьма похож, память и воображение решили поиграть в «куча‑малу». Фраза же «Приплыли» приклеилась исключительно благодаря аналогии с репинским полотном «Не ждали». С ним уж точно многие знакомы.
К чему я всё это? Да ни к чему. Это я мысли пытаюсь отвлечь, пока топчусь на месте и сгораю от стыда. Зато мой подбородок перестают держать. Тоже плюс.
— Тома, иди в комнату, — просит брат. Просит спокойно, голоса не повышает, но я ведь росла с ним и прекрасно знаю, что уж лучше бы кричал. Типа поорёт, успокоится, а там и полегчает. Но если разговаривает вежливо, то всё… сушите вёсла. Так же вежливо тебя могут и прибить. Моим обидчикам во дворе всегда прилетало из тишины. Без долгих демагогий.
Прекрасно знакомая с этой чертой, послушно ныряю в гостиную, отгорождаясь дверью, но прижимаюсь к ней ухом и щекой так, чтобы не пропустить ни слова. Мальчики большие, сами как‑нибудь разберутся. Лезть не хочу. А вот подслушать — дело святое.