— Один из ваших мудрецов говорил, что в каждом землянине есть ангел и насекомое, — пробормотал Арцес. — И взращивается это насекомое до уровня сладострастия[23].
— И это тоже, но не это главное. В этой области резвятся различные нимфы и кентавры. А земляне носят в себе более серьезное проклятие, само воплощение зла… такое неизлечимое, что они поверили, будто Бог должен умереть, чтобы искупить их грехи.
— И вы познали это?
— Да.
— И это?..
— Ходить по лицам мертвецов, Арцес. И находить в этом удовольствие.
Наступило молчание. Арцес смотрел на Валерана, на красивую мертвенно-бледную маску с налитыми кровью глазами.
— Симптомы болезни не соответствуют вашим переживаниям, — сказал он наконец. — У вас не чума.
Валерану оставалось только покинуть его и пойти к священнику.
В глубине окраин Самарры, на краю космодрома, еще оставалось множество небольших церквушек древних религий, которые существовали в неустойчивом равновесии, благодаря тому, что было в них несовместимого и редкого, пришедшего из глубины веков: жалости, надежде, мелкой благотворительности. Валеран был знаком с одним космонавтом, который стал монахом, следуя древнему и суровому обычаю. По слухам, он отошел от мира, испытывая муки совести, после того, как в ходе одной из войн уничтожил целую планету, населенную гуманоидами. Это несущественное обстоятельство обнаружилось позднее, и было довольно странно, что он так сильно переживал. Монах жил в корпусе старого звездолета, и власти относились к нему снисходительно. Он выглядел довольно живописно и привлекал внимание многочисленных туристов, довольных, что можно свободно заснять на пленку «остатки тотемических заблуждений жителей Земли». Нос корабля выглядывал из холма, образовавшегося при его падении. Отшельник почти не выходил оттуда — дети с городских окраин приносили к его двери миски с едой, к которой он почти не притрагивался: для пропитания ему надо было немного…
Но Валеран знавал его еще в те времена, когда он, блестящий молодец, больше походил на свободного корсара, чем на приличного космонавта Двойной Звезды. Их корабли бок о бок сражались в глубоком космосе, оба они участвовали в невероятных экспедициях на неисследованных планетах… Этого человека звали Фрэнк Лоран. А потом, постригшись, он принял имя брата Франциска.
Когда Ральф позвонил в колокол у входа в берлогу, монах почти тотчас появился на пороге, одетый во власяницу, с босыми ногами, с факелом в руке, похожий на призрака. Казалось, он не узнал своего старого товарища. Блуждающие ужасные зеленые глаза его словно фосфоресцировали на грубом лице, вырезанном, казалось, ножом из сухого и темного дерева. Жесткая, уже начавшая серебриться борода его спускалась до самого пояса.
— Ты хочешь исповедаться? — спросил он резко.
— Да.
— Тогда входи. Но не думай, что ты на приеме у психоаналитика, здесь этим не занимаются. Я не могу терять время на жеманство. На колени. Говори.
Подземелье, которое открылось глазам Валерана в остове демонтированного корабля, напоминало гигантский желудок доисторического китообразного, было сумрачным и пахло запахом дикого зверя и ладаном. Чтобы полностью уподобиться своим, древним предшественникам, монах-космонавт содрал пластиковую обшивку с переборок и стен и забил люки и иллюминаторы. Сам он спал просто на ворохе сухих листьев, а паломники, которых он принимал, должны были становиться на колени тоже на голом полу. Для исповеди он воскресил церемониал, который относился к первым векам Новой эры. И Валеран, преклонив колено, сказал, в соответствии с обычаем:
— Простите меня, святой отец, я согрешил.
— Сколько раз, сын мой? — спросил анахорет.
Валеран чуть не задохнулся от смеха, он тотчас вскочил, и монах возмутился:
— Ты пришел сюда смеяться надо мной? Смеяться, да?!
— Нет, — сказал Валеран, — но это твоя ошибка. «Сколько раз?» Как будто у прилавка короля-торговца… Ты действительно думаешь, что сейчас те же времена, когда пять Pater noster и Ave Maria[24] выкупали души в соответствии с их грехами? Если уж ты взялся излечивать души, а я решил каяться, выслушай меня внимательно: сначала я был участником всеобщего греха против Земли. Я был послан на эту планету, чтобы собирать информацию и спасать то, что еще можно было спасти, все, что казалось пригодным для арктурианцев. Я улетел, как все мы улетаем, под знаком Двойной Звезды, не задавая себе вопроса, куда же мы летим, потому что мы были призваны на действительную службу, а эта служба — наивысшая добродетель, и наше дело правое… Ты сам знаешь, что из всего из этого получается. Но мой путь отличался от твоего. Несомненно, в жилах моих течет более густая кровь, а моя наследственность слишком земная, ибо я почувствовал себя как дома в этом мире грязи и огня, я привязался к людям, которые убивали и умирали. Ведь это неправда, что Земля и вся вселенная разделены на два лагеря — невинных жертв и палачей. Они есть в обоих лагерях, но на самом деле я предпочитал тех, которые убивали, так как их жертвы часто бывали слишком глупы, слишком легко давали себя уничтожить. Казалось, они только этого ждали и блеяли… И как хорошо, что пространство становилось свободным!
— А убийцы были хорошими?
— Они просто были. Не забывая, что были это, в основном, официальные убийцы, как, например, твои собратья-инквизиторы или платные палачи. Я сам — благородных кровей, но признаю в них еще более древнее и глубокое благородство: благородство хищника. Оно восходит к началу начал. Я различал в них иногда пугающий и соблазнительный образ, облик Соблазна, того самого соблазна из Библии, Первородного.