– Да, отец.
– Я пойду с тобой, – заявил Этельстан.
– Пойдешь, если я тебе велю.
– Да, господин Утред, – почтительно отозвался мальчонка, но я знал, что он ухмыляется.
Мне не требовалось оборачиваться, чтобы уловить эту дерзкую ухмылку, но не обернулся я потому, что в этот миг пение прекратилось. Некоторое время спустя двери открылись.
Вышли сначала полдюжины старших, затем младшие. Я видел, как последние смотрят на меня, но даже вид Утреда, вождя во славе и гневе, не мог умерить их радости. Эти парни выглядели такими счастливыми: улыбались, хлопали друг друга по спине, обнимались и смеялись.
Шестеро стариков не смеялись. Они направились ко мне, я же не тронулся с места.
– Мне сказали, что ты господин Утред, – заговорил один из них.
Старик был одет в грубый белый балахон и подпоясан веревкой. Узкое, темное от загара лицо бороздили морщины, особенно глубокие вокруг глаз и у рта. Седые волосы падали на плечи, а борода спускалась до пояса. Физиономия его показалась мне лукавой, вместе с тем в нем чувствовалась властность. Видимо, это был церковник высокого ранга – в руке он держал тяжелый посох, увенчанный узорчатым серебряным крестом.
Я молчал, разглядывая молодежь. По большей части то были мальчишки или мальчишки, недавно ставшие мужчинами. Макушки, где им выбрили волосы, блестели в тусклом свете дня. Вот из дверей вышло несколько человек постарше. Я предположил, что это родители мальчиков-мужчин.
– Господин Утред, – снова начал церковник.
– Я заговорю с тобой, когда буду готов говорить, – буркнул я.
– Едва ли это случится, – заявил он, обратив ко мне крест, будто тот мог меня напугать.
– Прополощи свой поганый рот козлиной мочой, – прикрикнул я на него.
Наконец я заметил юнца, которого искал, и ударом каблуков бросил Молнию вперед. Двое из старейшин попытались меня задержать, но жеребец клацнул своими зубищами, и церковники отшатнулись. Лучшие копейщики данов разбегались перед Молнией, шестеро же стариков разметало, как хлебные крошки. Я направил скакуна в толпу молодежи, наклонился и ухватил черную рясу одного из юнцов. Подняв, я швырнул его животом на луку седла и коленями развернул коня.
Тут и начались сложности. Двое или трое из юнцов попытались помешать мне. Один схватил жеребца за уздечку. То была ошибка, большая ошибка. Клацнули зубы, мальчик-муж вскрикнул, я вздыбил коня, и тот замолотил передними копытами. Я слышал, как одно из них с хрустом ударило в кость, увидел брызнувшую кровь. Молния, обученный двигаться, чтобы не дать противнику спутать задние ноги, кинулся вперед. Я подгонял его, заметив упавшего человека с раскроенным черепом. Другой болван схватил меня за правый сапог в расчете стянуть с седла. Я с силой опустил кулак, и хватка ослабла. Потом вызов мне бросил человек с длинными седыми волосами. Он кинулся за мной в толпу, веля отпустить пленника, после чего, как дурак, замахнулся тяжелым серебряным крестом на длинной палке в сторону головы Молнии. Но привычный к бою конь легко увернулся, я же склонился, схватил посох и вырвал его из рук старика. Но тот не сдавался: изрыгал проклятия, вцепился в узду скакуна и попытался подтащить жеребца поближе к юнцам. В этой куче меня, надо полагать, рассчитывали одолеть числом.
Я вскинул посох и с силой опустил его, пользуясь нижним концом как копьем. Я не знал, что тот увенчан железным наконечником, вероятно с целью втыкать крест в землю. Я хотел только оглушить глупца, но вместо этого посох погрузился ему в голову, пробив череп. Мрачный серый день обагрился кровью. К христианским небесам вознеслись вопли, я бросил посох, и одетый в белое – а теперь в белое с красным – человек остался стоять, покачиваясь. Рот его открывался и закрывался, глаза блестели, а христианский крест торчал из головы. Длинные седые волосы стали красными, потом он упал. Просто рухнул, как камень.
– Аббат! – взвился крик.
Я ударил Молнию в бока, и конь устремился вперед, раскидав последних юнцов. Их матери завизжали. Лежащий поперек моего седла пытался вырваться, и едва мы выбрались из толпы на пустую улицу, я резко ударил его по шее.
Этот парень был моим сыном. Моим старшим сыном. Его звали Утред, сын Утреда, и я слишком поздно прискакал из Лундена, чтобы помешать ему стать священником. Бродячий проповедник, один из тех длинноволосых, с нечесаной бородой попов с глазами безумца, которые выманивают у глупцов серебро в обмен на благословение, сообщил мне о решении сына.
– Весь христианский мир возрадуется, – заявил он, лукаво глядя на меня.