Предположительно мы можем реконструировать древнее славянское наименование двух важнейших созвездий как «Лось» (может быть, «Лосиха»?) и «Лосенок, что частично помогло бы осмыслению двух небесных оленей (или лосей?), изображаемых на пасхальных писанках, но не объяснило бы нам причин возникновения такого образа.
Обращение к русскому фольклору не восполняет пробела. А. Н. Афанасьев, описывая пережитки языческих жертвоприношений на русском Севере, упоминает об олене как о древнем жертвенном животном: «У верховьев реки Ваги существует такой обычай: в первое воскресенье после петрова дня (петров день – 29 июня) убивают перед обеднею быка, купленного на общий счет целою волостью, варят мясо в больших котлах и по окончании обедни съедают сообща миром; в этой трапезе принимает участие и священник». Предание уверяет, что в старое время в этот день выбегал из леса олень и что именно это животное было убиваемо на праздничный пир; но однажды крестьяне, не дождавшись оленя, заменили его быком, и с той поры олень уже не показывался.
Предание это в Вологодской губ. приурочивается к ильину дню:
«прежде, говорят, на ильин день появлялись две лани; одна была закалаема, а другая исчезала; теперь же они более не показываются за великие неправды народа.
Во многих деревнях 20 июля устраиваются общинные обеды в складчину, и для этого убивают быка или теленка. В Пермской губ. на пир собирается вся волость. Так чествуют поселяне начало жатвы» [41].
Предание о двух ланях существовало и в Новгородской губ.: «В старое время 8 сентября прибегали на погост Комоневского прихода две лани; одну из них резали и варили, а другая уходила. Но после того, как поп Ванька заколол обеих, лани уже не появлялись. Усердные богомольцы вздумали заменить их приводом домашнего скота» [42].
Г. Г. Шаповалова пополнила сообщения Афанасьева [43]. В Новгородской губ. до 1895 г. на первое воскресенье после петрова дня (29 июня) устраивалась у церкви «мольба», или «жертва», где убивалось до 30 голов скота. Задние части отдавали церковному причту (вспомним «череву работних попов», получавших долю рожаничной трапезы), а все остальное жертвенное мясо складывалось на столы у церкви и после освящения и песнопений поедалось. Местные крестьяне были уверены, что раньше для этого жертвоприношения приходили олени:
«В старое время приходили к нашей церкви два оленя и было сказано, что брать для убоя только одного, а другого отпускать на волю. Вот по один год и удумали заколоть обоих оленей. Как только сделали против заповеди, олени и перестали ходить» [44]. Предание об олене, прибегавшем из леса на заклание, есть на Ваге и под Каргополем, и под Тихвином. Иногда вместо оленей упоминаются лоси. На Белоозере записана очень важная для нас легенда: «В день рождества богородицы самки оленя ежегодно приводили с собой детеныша, которого (крестьяне) закалывали и варили и им угощали приходящих, а мать отпущали. Когда же праздник приходился в постный день, тогда олени приходили накануне и праздновали накануне, что делается и до настоящего времени (1902 г.), но теперь олени уже не приходят, и крестьяне приносят в жертву рогатый домашний скот» [45]. Следует напомнить, что рождество богородицы (8 сентября) – это уже знакомый нам древний праздник рожаниц.
По собранным Г.Г. Шаповаловой данным, жертвоприношения оленей производились в один из следующих сроков: петров день (29 июня), ильин день (20 июля), успенье (15 августа), рождество богородице (8 сентября).
Примечание: здесь в оригинальном тексте отсутствуют несколько страниц
Интересно записанное ещё в середине XIX в. предание о жертвенных оленях в Шенкурском у. На ильин день крестьяне в праздничных нарядах расставляют перед часовней десятисаженные столы, сносят сюда из изб бляшке (№ 144) головки олеиьцов показаны не только в руках у сульде, но и просто падающими с неба на землю и на земле, под копытцами человека-лося; всего их насчитывают 22. По А.
А. Спицыну бляшки этого типа датируются X-XV вв., по И. А. Талицкой – VI – IX вв., а по А. П. Смирнову – «до XI в.» [51] (см. рис. 13).
Следовательно, бляшки, изображающие падение с неба эмбрионов оленей-лосей (представленных только головами), синхронны той легенде, которую принесли в Новгород мужи, ходившие далеко на северо-восток, за Югру.
Однако и убедительные этюды В. В. Чарнолуского не исчерпали того драгоценного космогонического материала, который содержится в пермских бляшках и представляет большой интерес для нашей темы, несмотря на кажущуюся отдаленность его от славянского язычества.
Свой взгляд на интересные сюжеты пермских таманских блях я в краткой форме изложил в статье «Макрокосм в микрокосме народного искусства»[52]. На полгода позже моей статьи появилась книга этнографа Л. С. Грибовой, посвященная пермским бляшкам [53]. Её основной вывод таков:
«Все они служат родовыми, фратриальными и племенными знаками, которые имели социальный и идеологический (религиозный) смысл. Все они были отражением социальной структуры общества – древних тотемических родов, каждый из которых включал, кроме человеческого рода и фантастических родственников, определенные виды окружавшей фауны и флоры… Они были своеобразными записями родовых преданий, историей народа в изображениях» [54]. Бляшки с изображением лосей Л.С. Грибова связывает с тем, что «к фратрии Лося (Оленя) принадлежали некоторые роды коми-зырян и пермяков, манси, удмуртов, мари, саами и др., которые донесли образ лося-оленя в своем устно-поэтическом и декоративно-прикладном искусстве» [5]. Пермский звериный стиль исследовательница связывает с «племенным тотемизмом» и во всех своих расшифровках исходит только из этого тезиса: «умножение фратрии Лося», «межфратриальная символика», «охота на тотемов противоположной фратрии» и т. п.
Увлекшись тотемическими сближениями, Л. С. Грибова лишь вскользь коснулась космогонического содержания пермских композиций, а между тем в нем-то и заключается главный интерес шаманских изображений [56].
За пределами рассмотрения у А. В. Шмидта, В. В. Чарнолуского и Л. С. Грибовой осталась многочисленная группа шаманских бляшек с изображениями двух женщин-лосих, стоящих на огромном ящере и своими лосиными мордами как бы образующих небесный свод, под которым мы видим то единичные, то парные человеческие фигурки или даже семейные группы из родителей и ребенка. Эти сюжеты были рассмотрены мною в специальной статье, посвященной сопоставлению шаманских блях с русской вышивкой [57]. К ним придется возвращаться неоднократно после дополнительных разысканий.
41 Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян… М., 1868, т. II, с. 255, 256.
42 Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян…, т. II, с. 256, со ссылкой на Новгородский сборник 1865 г.
43 Шаповалова Г. Г. Севернорусская легенда об олене. – В кн.: Фольклор и этнография русского Севера. Л., 1973, с. 209 – 223.
Попутно следует исправить одну ошибку автора этой интересной статьи: ссылаясь на «Слово об идолах», Г. Г. Шаповалова неверно перевела фразу «извыкоша елени класти требы», где слово «елени», обозначающее эллинов, она поняла в смысле «олени»: «Возможно, что принесение в жертву одного оленя и восходит к эллинским обрядам» (с. 219).
44 Шаповалова Г.Г. Севернорусская легенда об олене, с. 210, 211.
45 Шаповалова Г.Г. Севернорусская легенда об олене, с. 214.
51 Талицкая И. А. Материалы к археологической карте бассейна Камы. – МИ А, 1962, № 27; Смирнов А . П. Очерки древней и средневековой истории народов Среднего Поволжья и Прикамья. – МИА, 1952, № 28.
52 Рыбаков Б. А. Макрокосм в микрокосме народного искусства. – Декоративное искусство, 1975, № 1, с. 30 – 33 и 53; № 3, с. 38 – 43. Эта статья перепечатана на русском, французском, английском и испанском языках в сборнике «Общественные науки» за 1976 г. (с. 101 – 119).
53 Грибова Л. С. Пермский звериный стиль. М., 1975.
54 Грибова Л. С. Пермский звериный стиль, с. 115.