В этом вопросе прав, несомненно, профессор С. А. Токарев, считающий, что «высшая» мифология восточных славян имела глубокие корни и в народных верованиях. В центральном образе славянской мифологии — образе Перуна (в буквальном значении — молния) обожествлялись грозные природные стихии: гроза, молния, дождь, от которых, по представлению древнего земледельца, зависела судьба урожая. Черты этого властного повелителя молний впоследствии были почти полностью перенесены на христианского святого Илью Пророка. Характер солярного культа славян также свидетельствует о том, что солнечные божества, под какими бы наименованиями они ни выступали (летописными — Даждьбога, Сварога, Хорса или упоминавшимися в восточнославянской обрядности и народной поэзии — Ярилы, Купала), олицетворяли собой солнце как оплодотворителя земли, как источник земного и человеческого плодородия. Вполне очевидно, что это был народный земледельческий культ[9]. Ряд христианских святых — «защитник» земледельцев Никола, патроны скотоводства Власий, Георгий, Флор, Лавр и другие заместили собой сходных по значению древних покровителей крестьянского хозяйства. Имена многих предшественников православных святых впоследствии забылись или вообще остались неразгаданными. Но политеистические традиции славянского язычества унаследовало русское православие, которое смогло утвердиться в массах кроме всего прочего и благодаря тому, что освоило множественный культ дохристианских божеств-покровителей. Они продолжали жить под внешним обликом и христианскими облачениями многочисленных святых православной церкви.
Языческое мировоззрение восточных славян в эпоху, предшествующую христианизации Руси, можно охарактеризовать как религию переходного периода к классовому обществу — распада родовых связей и оформления феодальных отношений. На этой стадии в нем нашли отражение социально-экономические и политические процессы, типичные для кризиса патриархально-родового строя: развитие социальной дифференциации, выделение дружинно-княжеского слоя, острые конфликты между боярско-княжеской верхушкой и народными массами.
«Возникновение классового общества и государства на Руси подготовило почву для принятия христианства как тонко продуманной классовой идеологии. Христианство вторглось в традиционное устойчивое язычество славян не как гонимая религия рабов… а как государственное православие…»[10]
Что же оно принесло на Русь? Христианская религия больше, чем язычество, тесно связанное с патриархально-родовым строем славян, соответствовала развивающимся на Руси феодальным отношениям. Ее реакционная идеология оправдывала власть господствовавших классов нарождавшегося феодального общества, именем православного бога освящала классовое неравенство.
На какой же почве оказался возможным синтез язычества и православия? «Социальная сторона византийского христианства того времени, когда оно начало проникать на Русь, была разработана, несомненно, значительно полнее, чем это могло сделать выросшее из первобытности язычество. В этом и заключалось основное (а может быть, и единственное) существенное отличие христианства от язычества»[11].
С религиозной же стороны между христианством и языческими верованиями славян имелось большое сходство. И в христианстве, и в древних верованиях и обрядах восточных славян содержалось много однородных элементов, представлявших собой различные проявления первобытных форм общественного сознания. Тождество сводилось к следующим основным пунктам: миром управляет высшая сила, его создавшая; существует множество второстепенных сил, управляющих различными разделами природы; они дуалистичны, делятся на добрых и злых духов; средством воздействия на высшую силу являются магические обряды и жертвоприношения; божество природы постоянно возрождается, умирает и снова возрождается; помимо реального мира существует загробный мир человеческих душ. На основе этой общности и произошло совмещение восточнославянского язычества и византийского христианства. Дело еще в том, что и само христианство было насквозь синкретичным. Оно сложилось на базе ранних языческих религий народов Средиземноморья и Передней Азии, среди которых оно формировалось и первоначально распространялось. Такие его элементы, как культы умирающих и воскресающих божеств, культы святых и святых реликвий, представление о загробном мире и второй жизни после смерти, поклонение мощам и изображениям богов, магические таинства и процессии и другие, несмотря на их многовековую модификацию, вели свое происхождение от тех же магических и анимистических верований и обрядов, которые составляли канву местной славянской религии. Тождественными древнеславянским оказались культы природы, земледельческие и скотоводческие культы, впитанные христианством из восточных религий. Поэтому не удивительно, что в христианских культах древний славянин находил аналогии своим прежним обрядам и воззрениям: в культе «чудотворных» икон, мощей, реликвий — черты фетишистского почитания предметов, в культе «святых» мест — поклонение загадочным объектам природы, в таинственных церковных обрядах — магические действия древних волхвов, в образах православных святых — старых богов-покровителей и т. п.
9