Когда причёска уже сделана, когда волосы покрывает тонкая жемчужная сетка, из тех, что были недели три назад привезены одним купцом с Альджамала, Селена может отдохнуть. Ей надоело сидеть в душной комнате, но на улице вряд ли намного лучше — на Альджамале всегда слишком жарко, а к фонтанам вряд ли есть возможность подобраться из-за большого числа гостей. Впрочем, это не отменяет того факта, что Селене до полусмерти надоело сидеть у себя и ничего не делать. Ей хочется пробежаться, найти кого-нибудь и рассказать что-нибудь интересное, что-нибудь интересное услышать в ответ и побежать дальше — в ту часть Дарара, которая называлась запретной, куда не мог пройти никто, кроме великих и наследных князей и княжон. Селене, пожалуй, до смерти хочется увидеть что-нибудь из того, чего ей видеть не положено. Она встаёт перед зеркалом и начинает рассматривать своё отражение. То, что она увидела, ей вполне понравилось, так что Айше была отпущена с дюжиной серебряных монет, чтобы девушка могла купить себе что-нибудь понравившееся на базаре, как только ей представится такая возможность. Сколько Селена знает Айше, та всегда обожала сладкое.
Княжна чувствует себя ужасно уставшей, хотя ещё только утро — венчание Актеона и Ветты должно начаться в полдень. Девушка надеется на то, что праздник не будет слишком скучным — всё-таки такое грандиозное событие следовало отмечать со всем возможным в этом случае размахом. Возможно, на пиру будут танцы — если Сибилла сохранит после венчания достаточно хорошее настроение, то юным княжнам разрешат остаться на пиру до самого вечера, разрешат танцевать с гостями. И Селене хочется этого сейчас больше всего на свете. Даже больше, чем мира во всём Ибере. Она так давно не танцевала — нормально, а не на Нертузском балу, где нельзя было и шагу ступить, не нарушив какого-нибудь очередного глупого правила. На Альджамале правил было куда меньше — во всяком случае, тех, нарушение которых было бы заметно сразу.
Девушка выходит из своих комнат, чтобы зайти к Юмелии и попросить её что-нибудь рассказать. У Юмелии всегда было множество интересных историй про запас — она придумывала множество сказок, которые тут же рассказывала всем своим младшим кузинам, искренне обожавшим её. С тех пор, как эта девушка очутилась у Изидор, она стала всеобщей любимицей — она была очень похожа на свою покойную матушку, женщину весьма приятную в обращении и очень добрую, хоть и довольно упрямую, когда дело касалось её чувств. Юмелии было шесть, когда умерла её мать, и десять, когда умер её отец. Она была одним из тех несчастных детей, которых жалко всем. Нужно сказать, что внешностью она мало напоминала Изидор — в мать лицом пошёл именно Актеон, а Юмелия была похожа на своего отца.
Юмелия кажется грустной, даже более грустной, чем обычно. Сколько Селена её помнит, она всегда казалась необычайно задумчивой и тихой, что, пожалуй, соответствовало действительности. Она была полной противоположностью своему деятельному, но буйному и грубому братцу. Она редко на кого-то повышала голос, а если повышала, то потом долго стыдилась этого. Юмелия всегда умела придумывать красивые сказки. Не о любви, правда, но о любви многочисленные княжны Изидор могли прочесть и в книжках, если только добирались до либереи Нарцисса — в либерее княжны Сибиллы было куда больше книг интересного содержания, но она рассердилась бы куда больше, чем её брат, если бы узнала, что её племянницы туда проникли, даже не спросив разрешения. Юмелия придумывала сказки о магии. Придумывала сказки о всяких необыкновенных существах, о людях, которые живут в далёком-далёком мире… Все её сказки были грустными и обыкновенно кончались так, что хотелось плакать. Но сейчас Юмелия явно не в настроении придумывать даже самые грустные из своих рассказов. Кажется, что она вот-вот расплачется. И Селена наклоняется, чтобы её утешить.
Юмелия всхлипывает. По её лицу не текут слёзы, но это кажется Селене даже более пугающим. Все девчонки иногда ревут. К этому вполне можно было привыкнуть — сама княжна тоже часто плачет из-за всякой ерунды вроде запрета танцевать на каком-нибудь родовом празднике. Но с Юмелией всё было иначе. Она никогда никому не возражала, не плакала, не пыталась заставить кого-нибудь из жалости отменить своё решение — даже тогда, когда тётушка Мирьям запретила ей даже думать о своей свадьбе с юношей из одного из вассальных родов — того тогда женили на кузине Азили. Юмелия даже тогда казалась всем очень спокойной. Хоть и очень грустной. Быть может, всё дело в том, что на свадьбе скорее всего будет и Исаак? Возможно, всё дело именно в этом. Впрочем, Селена не может позволить себе напоминать кузине об этом событии. Юмелия кажется уставшей, очень уставшей и очень горячей. Это немного пугает девушку — стоило помнить, что родители Юмелии умерли именно от болезни лёгких, правда, это случилось совершенно на другом уровне, сыром и холодном, где зимой обыкновенно был снег. На Альджамале снега никогда не было. На Альджамале всегда было тепло, даже скорее жарко. Селене кажется глупой мысль, что Юмелия могла заболеть здесь. Разве можно было заболеть чем-нибудь здесь, на Альджамале, где всегда было так хорошо и спокойно? Но Юмелия так бледна, а на её щеках, обыкновенно таких же бледных, как и лицо, застыл румянец, который никак нельзя назвать здоровым. А ещё княжна сильно похудела за последнее время, пусть этого обычно и не слишком видно из-за её нарядов. Она всегда была худенькой, но сейчас Селене кажется, что от Юмелии могут остаться одни глаза — настолько тонкой и почти что прозрачной она кажется. Княжне остаётся только надеяться, что это не проявляется та страшная болезнь, которая свела в могилу обоих родителей этой девушки. Правда, от княжон обычно скрывали, как протекают те или иные болезни, в одной из книг дяди Нарцисса девушка вычитала, что тот недуг проявлялся именно так — в чрезмерной худобе, бледности, жаре и лихорадочном румянце.
— Мне так жаль, что всё случилось именно так! — говорит Юмелия со вздохом. — Не могла бы ты пока оставить меня одну?
Княжне немного обидно, что кузина практически выставила её из своих комнат. И это сейчас — когда так хотелось немного отдохнуть, немного развеяться, ведь потом весь вечер будет занят… И что именно так расстроило Юмелию, что она говорит «мне так жаль»? Неужели, всё дело в свадьбе Актеона? Но почему, если это так, девушка кажется такой расстроенной? Или всё дело в Исааке и Азили? Но эта история, кажется, произошла уже целую вечность назад — прошло уже почти двадцать пять лет. Разве может Юмелия до сих пор грустить из-за этого? Разве можно было вообще об этом вспоминать иначе, чем со смехом?
Селена не уверена, что она сама могла бы так долго любить кого-нибудь, если он был бы чьим-то мужем. Девушка надеется, что ей никогда не придётся испытать ничего подобного. Юмелию было жутко жаль. Селене хочется остаться, хочется утешить её, поговорить… Только вот вряд ли девушка сейчас будет благодарна своей кузине за утешение, даже если ей оно необходимо.
Впрочем, возражать Юмелии Селена не смеет. Та всегда была для неё старшей сестрой, и девушка любит и уважает её. Спорить с ней кажется глупым — тем более, учитывая то, что сейчас княжна находится именно в комнате кузины. Так что Селена выходит из комнаты и снова бредёт по коридору, думая, чем бы таким ей заняться. И заслышав чьи-то голоса, она бежит туда — возможно, ей тоже можно будет с кем-то поговорить. Вполне возможно, что это кто-то из её кузин. Некоторые из них были ещё теми болтушками. Селене так скучно, что она готова поболтать даже с тёткой Мирьям, которая вечно ворчит из-за каждой мелочи, которая ей не нравится. Разговаривает, кажется, Аврелия. Говорит она по своему обыкновению довольно долго, не давая собеседнику или собеседнице вставить хотя бы одно слова. Так что, Селена идёт быстрее, чтобы успеть, пока её кузины — ей кажется, что Аврелия общается именно с одной из её кузин — не решат пойти болтать в другое место. Для того, чтобы оказаться там, нужно преодолеть не такое уж большое расстояние — всего лишь дойти до конца коридора, повернуть и подняться на десять ступенек (когда-то в детстве девушка их сосчитала).