— Это вы зря! — усмехается генерал. — Вы, пожалуй, неуклюжая, но некрасивой или глупой я вас бы не назвал.
Его руки кажутся горячими даже через два слоя ткани. Ветта готова сгореть от стыда на месте за те мысли, которые приходят ей в голову. Юная девушка из знатного дворянского рода не должна думать о том, насколько горячими являются руки Арго Астала, если не хочет быть опозоренной на всю оставшуюся жизнь. Ей даже слушать его не нужно. И подходить ближе, чем на милю, если уж быть честной. Ветте совершенно не хочется, прослыть шлюхой. Однако сопротивляться обаянию герцога она не в состоянии. Да и, если уж говорить правду, нет никакого желания. Ветта считает, что танцевать с ним куда лучше, чем стоять в уголке и скромно наблюдать за тем, как веселится Актеон, держа Сибиллу за руки, а потом тихо плакать от вселенской несправедливости.
Ветта чувствует себя счастливой сейчас. Не смотря на всё волнение. Или именно благодаря ему. Эшер в детстве — ему было лет шесть, не больше — как-то сказал, что совершенно спокойный человек не может быть счастливым. Отец не слышал этого тогда, а матушка разозлилась и сказала ему не говорить глупостей. Ветте тоже тогда показались его слова глупостью, но теперь… Теперь девушка думала, не был ли прав её младший братишка тогда.
— Вряд ли вам сейчас хочется слышать чьи-то советы, но я всё-таки возьму на себя смелость и наглость сказать вам кое-что, — говорит мужчина. — Не бойтесь. Ни в коем случае не бойтесь. И знайте — пусть некоторым и не под силу справиться со свалившимися на них обстоятельствами, вы не должны считать себя такой же.
Ветте остаётся лишь улыбнуться. По правде говоря, его слова немного успокаивают её, дают ей надежду на то, что… Она сможет справиться. Она сумеет одолеть Альджамал и Изидор. Пусть это и просто слова, но… Ветта чувствовала себя настолько одинокой, что одно-единственное слово могло бы вернуть её к жизни. А Киндеирн… Он был чем-то похож на её отца. Нет, не внешне — словами, речью, теми эмоциями, которые он вкладывал в свои слова…
Во всяком случае, Киндеирн не кажется Ветте таким противным, каким ей кажется её супруг. Девушка знает, что она не должна доверять генералу. Она и не доверяет Арго Асталу — всё-таки, не просто так он стал одним из шести генералов Ибере, — однако относиться к нему с тем предубеждением, с которым к нему относятся Изидор или Певны — Ветта и не замечает, как перестаёт говорить о себе, как об одной из них — совершенно глупо и бессмысленно. Алый герцог из тех, кому важна честь. И он поступится с ней только если дело будет касаться его семьи.
Пир заканчивается, во всяком случае, для Ветты, когда после одного из тостов к ней подходит полторы дюжины изидорских княжон, которые говорят, что ей следует удалиться в спальню. Ей лишь остаётся глядеть в зелёные глаза Киндеирна, пока её уводят из зала. Впервые за весь вечер девушке приходит в голову мысль, что она совершенно не хочет уходить.
Ветту начинают готовить к первой брачной ночи, как только они оказываются за пределами гостевых покоев Дарара.
Новоиспечённой княгине помогают снять сапоги и сарафан, расплетают косу и расчёсывают волосы. Княжны Изидор пытаются помочь ей. Стараются изо всех сил, но только для них происходящее — весёлая, пусть и волнующая, игра. Игра, которая вот-вот завершится, как только они разойдутся по своим комнатам…
Княжны щебечут, обсуждая свои мечты о собственных свадьбах, о пышных пирах и бесконечных танцев с любимым женихом. И Ветта лишь силой волей заставляет себя выглядеть спокойной, не разреветься от обиды — потому что для неё, все эти слова теперь будут пустым звуком. Потому что ей теперь не грозит ничего из этого. Потому что они с Актеоном вряд ли когда-нибудь полюбят друг друга.
На лице одной девушки — кажется, княжны Селены — Ветта читает жалость. Не сострадание, как на лице той бледной измождённой девушки, не сожаление, как на лице Нарцисса, не уважение, как на лице Арго. И даже не понимание, которое она созерцала весь пир на лице одной из женщин в чьей-то свите. Нет… Жалость. Противную, навязчивую жалость — из тех, которую испытывают к больным животным.
Она пытается что-то сказать. Что-то подбадривающее, что-то, что могло бы ей помочь — по мнению Селены. Только вот Ветта нервничает. Ей так плохо, она так боится, что ей совершенно не хочется выслушивать чьи-то сожаления и советы. И Селена — её лицо, на котором явно видна маска наигранного сочувствия, жалости и гордости за то, что она такая хорошая и пытается кому-то помочь — лишь раздражает её. Ветте не нужна жалость, потому что она княгиня. Потому что она со всем справится сама.
Однако Селена не понимает. Во всяком случае, не понимает вежливой — относительно — улыбки и просьбы перестать заботиться о благополучии Ветты. Не понимает и того раздражения, которое явно написано на лице молодой княгини — Ветта никогда не умела хорошо скрывать свои эмоции. Селена пытается помочь. Навязчиво. Словно бы считает её благополучие своим личным делом. И княгиня сначала стоит, скрипя зубами, всё ещё надеясь, что княжна Изидор поймёт, что ей неприятно это внимание.
— Оставь меня в покое! — кричит Ветта. — Разве это так трудно — просто оставить меня в покое?!
Селена вздрагивает. Вздрагивает словно от удара, от пощёчины. Её взгляд становится злым, совершенно неприятным. Таким же холодным, как и у большинства старших Изидор во время пира. Все княжны вздрагивают. От неожиданности или от страха — княгине это безразлично. Пусть думают, что им хочется. Пусть ненавидят — только не жалеют. Потому что от жалости Ветта Певн расклеится. Потому что жалость добьёт её, сломает, сделает безвольной куклой… И девушке совершенно этого не хочется. Наверное, именно поэтому подобное чувство в глазах Селены так раздражает её. И девушка счастлива, что жалость сменилась неодобрением.
Крылья Ветты кровоточат. У самого основания. Хорошо ещё, что ничего не загноилось. Это так больно, что едва возможно держаться, стоять и пытаться сделать вид, что всё хорошо. Альджамал убивает её. Убивает медленно, осторожно… Сейчас. Потом, если верить легенде, написанной отцом, Альджамал будет раздирать душу Ветты на куски. Потом, если верить преданию, Альджамал превратит её в чудовище или сделает безвольной куклой. И второе девушку совершенно не устраивает.
Княжны больше не щебечут. Теперь они всё делают в тишине. В гробовой тишине — как хочется пошутить княгине.
Ветту укладывают в кровать, накрывают её ноги одеялом, а потом… Потом все девушки уходят, оставляя её в одиночестве. Она так и остаётся лежать, чувствуя огромную жалость к себе самой. Постель кажется очень мягкой и удобной, и если бы Ветта увидела что-то подобное на Леафарнаре, она чувствовала бы себя счастливой. Если бы Ветта была сейчас на Леафарнаре, она бы чувствовала себя куда лучше — там сам уровень словно защищал её, помогал ей. И никто на свете не смог сделать бы ей что-то дурное.
Актеон появляется почти через час после того, как его кузины покинули Ветту и разбрелись по собственным комнатам. Он кажется раздражённым. Очень раздражённым, и девушка едва может понять, почему. Она не могла и представить, что та невинная шутка на пиру может кого-то так сильно разозлить. Или, возможно, дело было в их первой встрече, когда Ветта пыталась украсть его коня?.. Впрочем, не слишком-то важно, из-за чего именно он сердится. Потому что княгине тоже есть за что на него сердиться. Потому что она тоже вспыльчива. Пусть даже Альджамал не принимает её, она вовсе не собирается сдаваться на милость врагу.
— Я прекрасно видел, как он смотрел на тебя, — шипит Актеон. — Киндеирн не тот мужчина, рядом с которым кто-либо хотел бы видеть свою жену.
Девушка чувствует, как в её груди поднимается ярость. Как он смел говорить ей о подобном, если весь пир не отходил от той женщины, если весь пир не отпускал её от себя, смотрел на неё влюблёнными глазами и даже не подходил к собственной жене? Ветта чувствует злость. Ей хочется придушить этого мальчишку — он старше её всего года на два — собственными руками. Ей хочется сделать ему больно, впрочем, по его глазам она видит, что он желает причинить боль ей самой.