Уже многие годы Актеон чувствует себя на Альджамале очень одиноким. Юмелия была уже давно мертва, Ветта всегда ненавидела его, а Сибилла день за днём становится всё прохладнее в обхождении с ним. Жизнь его поменялась слишком сильно с того дня. На всём Альджамале не было никого, кто мог бы чувствовать Актеона близким и важным. Впрочем, из всех Изидор ему нужна была только Сибилла. Но с каждым днём она отдалялась от него, что, врочем, не было очень удивительно — шла война, Изидор должны были выстоять. Обязательно должны. В последнее время всё перемешалось, стало таким… бессмысленным. Актеон уже порой не знал, что ему стоит думать, как ему стоит жить… С того самого дня, как произошло первое сражение — с Маликорнами, одним из самых слабых в военном плане великих дворянских родов — для него всё переменилось. Всё стало неважным для наследного князя в тот самый миг, когда он впервые сумел понять, что такое сражение — даже такое, заранее выигранное, просто потому что соперник слишком слаб, чтобы сопротивляться. У Маликорнов почти не было годных солдат и никакого оборудования, что по оснащению могло бы тягаться с Изидорской техникой. У Маликорнов даже не было замков и укреплений — их дома строились из мрамора, белые и рассчитанные лишь производить впечатление на частых гостей и услаждать взор своим хозяевам, и были открыты для нападения. Никаких усилий не стоило уничтожить ту жалкую горстку военных, что выступили против. Никаких усилий не стоило захватить Флауто, городок на маленьком нейтральном уровне, который теперь подчинялся Изидор. И всё же, это было сражение. Актеон никогда не мог подумать, что вид крови, запах горящего мяса смогут отпугнуть его, заставить задуматься. Наследный князь старался реже думать о смерти — смерть во всех его видениях выглядела костлявым мужчиной с отцовским — князь не помнил лицо своего отца, он уже давно забыл его, но почему-то ему казалось, что глазами смерти на него смотрел именно отец — лицом. Думать о смерти всегда было страшно, потому что этот мужчина протягивал свои тощие руки и улыбался, прося рассказать, что хорошего успел сделать Актеон за свою жизнь. Наверное, страшно было ещё и потому, что наследный князь смутно осознавал, что вряд ли было хоть что-то хорошее, что он совершил. Всю свою жизнь он стремился лишь соответствовать своему титулу, всю свою жизнь он стремился лишь быть достаточно хорошим полководцем и тщательно выполнять все свои обязанности, связанные с высоким положением в княжеском роду Изидор. Должно быть, отец не оценил бы этого. Он сам всегда был другим. И, наверное, поэтому Актеон боится смерти. Когда-то в детстве — тогда ещё была жива первосвященница Гарен, предшественница на своём посту Мадалены — будущий наследный князь пришёл к этой старой гадалке и попросил сказать, какой будет его смерть. Он всегда хотел умереть от меча, умереть как герой, как тот, кто заслуживает всяческих почестей. Даже тогда, в детстве — ему было около двенадцати или тринадцати лет — он желал смерти героя. Гарен тогда многозначительно улыбнулась и покачала головой, сказав, что умрёт он в своей постели, но от раны. Порой Актеону казалось, что и этого одного достаточно — знать, что он не будет долгие годы мучиться от болезни, готовясь к своему концу. Знать, что не придётся страдать очень долго. Должно быть, он и был трусом, но умирать так медленно, так болезненно и мучительно, как умирал его отец, Актеону совершенно не хотелось. И как умирала Юмелия. Наследный князь так редко общался с ней в последние её годы, что и не сумел заметить признаков той самой отцовской болезни — о смерти сестры он узнал на следующий день, когда пошёл к ней, чтобы навестить больную, как она и просила, потому что был слишком занят в тот день, когда она умирала, чтобы хотя бы просто прийти. Он до сих помнит укоризненный взгляд Мадалены, мрачный и задумчивый вид Ветты и тихую усмешку Аврелии. Селена плакала тогда, не скрывая своего горя — ещё через год её выдали замуж, так что больше он её не видел. А он тогда не смог выдавить из себя даже сожаления — ему было проще услышать, что сестра умерла, нежели терпеть её попытки с ним заговорить и наладить отношения. Уже много позже он понял, что на Альджамале не было никого, кто относился бы к нему с той же любовью, как и покойная Юмелия.
Да и Альджамал стал совсем другим. Совершенно не тем, который Актеону был так дорог.
Когда-то на Альджамале процветали торговля, науки и искусство. Теперь же вряд ли можно было увидеть что-нибудь кроме подготовки к грядущим сражениям. Теперь не до того, насколько может быть красивой та или иная картина. Теперь не до того, сколько стоит та или иная ткань. Теперь всё сознание тех, кто живёт на этом уровне, занимает война. Одна сплошная война, которой нет конца, которая с каждым годом становится всё кровопролитней, всё дороже. С каждым днём, когда кто-то умирает, Актеону думается, что стоило перед началом активных действий завоевательного характера куда больше внимания уделять тому, какая техника производится в крепостях Альджамала, куда больше внимания уделять оборудованию, оружию, магическим свиткам… Тогда всё пошло бы куда лучше. Тогда многих жертв можно было бы избежать.
Война — это, в первую очередь, оружие. Актеон уже давно привык так считать. Это лишь сухие цифры — сколько чего было произведено, сколько пушек было выплавлено и сколько мечей выковано, какие свитки магии удалось создать, какие проклятья будут наиболее действенными… Война, по мнению Актеона, есть чистая математика. И если у Киндеирна Астарна пушек, крепостей и людей куда больше — победит он. А если больше оружия, укреплений и солдат будет у Изидор — победят они. Ничего больше. Лишь чистые подсчёты. И стоит просто потрудиться побольше, чтобы выиграть очередное сражение. Киндеирн отступал, Киндеирн отходил вглубь Ибере, уводил своих людей, скрываясь и прячась от армии Изидор, он петлял, словно потерял всяческие ориентиры — это было совершенно непохоже на поведение опытного воителя. Это было похоже на обычное трусливое бегство.
Сибилла день ото дня становится всё более обеспокоенной, почти… ревнивой?.. Раньше Актеон и подумать не мог, что эта женщина может быть ревнивой. Она словно нервничает из-за чего-то. И Актеон никак не может понять, в чём именно дело. Он привык видеть её сильной и непогрешимой — такой, какой и должна быть великая княжна. Он привык видеть её насмешливой, игривой и похожей на большую хищную кошку, опасную и ласковую одновременно.
Всё дело в том, что идёт война, день за днём старается убедить себя наследный князь. Всё дело в том, что никто не может чувствовать себя хорошо, когда стреляют пушки и доносится противный свист от использования магических свитков. Конечно, в такой обстановке никто не чувствовал бы себя достаточно уверенно, убеждает себя Актеон. А Сибилла… Сибилла просто устала. Ей стоит отдохнуть, отлежаться, забыть на мгновение о сражениях и потерях, стать хотя бы на час снова той беззаботной изидорской княжной, которой на всё наплевать…
Сибилла кажется уставшей, старается думать наследный князь. Она нисколько не скучает в его обществе и не считает его обузой или помехой. Ведь все знают, что от помехи или обузы хочется лишь поскорее избавиться. Актеону совершенно не хочется оказаться выброшенной игрушкой. Наследный князь не хочет и вспоминать, как он сам поступил с Веттой, не дав ей даже шанса понравиться ему. Он сделал это ради своей связи с Сибиллой и теперь… Теперь могло оказаться, что великой княжне он никогда не был особенно нужен — Нарцисс всегда слишком странно усмехался, когда видел их вместе. Теперь могло оказаться, что и самому Актеону место лишь на свалке, что великой княжне совершенно плевать, что именно с ним станет. Наследному князю совершенно не хочется думать, что он останется совершенно одинок на Альджамале.
Они говорят о войне, о поставках оружия и грядущих сражениях, которые просто нельзя проиграть. Сибиллу больше не интересует музыка, она больше не хочет танцевать, и платья её стали алыми, а не жёлтыми, как было прежде. Актеон всё не может привыкнуть к красному цвету её нарядов, хотя золотые платья канули в прошлое уже много тысяч лет назад… Почти сразу с того момента, как началась война, Сибилла стала одеваться темнее, жёлтый — её любимый цвет — стал исчезать из её гардероба.
Наследный князь, в последствии, не может даже понять, как именно разговор заходит о Ветте. Обычно о своей супруге он старается лишний раз даже не говорить. С певнской княжной у него сложились не самые хорошие отношения с самой первой их встречи, когда она попыталась сбежать, так что, должно быть, не следовало даже надеяться на то, что когда-нибудь они смогут поладить.