— Моя жена — просто женщина, — отвечает на какой-то из вопросов Актеон. — Ветта ничем не сможет мне помешать.
Великая княжна Изидор тут же приподнимается на локтях. Лицо Сибиллы меняется мгновенно. С ленивого выражения, которое присуще ей обычно во время их встреч, на то злое, что обычно не покидало её лица в те моменты, когда ей приходилось общаться с врагами. Врагов у княжны было немало — этому способствовал её характер. Актеон не может сразу понять, что именно могло так сильно разозлить её. Её глаза смотрят с таким гневом, что, если бы он не был наследным князем, ему обязательно пришло бы в голову выбежать из её покоев, сбежать, скрыться из виду. Однако он старается держать себя в руках, сохранять спокойствие. Ему совершенно не хочется показаться слабым перед ней, не хочется выглядеть обыкновенным трусом.
Актеон не может понять, что именно могло так разозлить Сибиллу — впрочем, она всегда легко впадала в ярость. Нарцисс часто говорил, что это один из её недостатков. Обычно наследный князь мало внимания обращал на слова дяди — пусть говорит, что угодно, лишь бы не трогал лишний раз. Пожалуй, иногда это было слишком глупо с его стороны — Нарцисс был достаточно умён, чтобы давать весьма неплохие советы, во всяком случае, на счёт собственных родственников. Представителей княжеского рода Изидор он знал довольно хорошо. Впрочем, других дворян тоже — сейчас Нарцисс был единственным представителем их рода, которого ещё приглашали на приёмы и балы.
Актеон старается заметить хоть одну подсказку в выражении лица Сибиллы. Хочет понять, что именно могло рассердить её. И никак не может этого сделать. Любоваться её гневом он мог со стороны, но теперь, когда всё было так близко, когда её ярость была направлена именно на него, наследному князю совершенно не хочется находиться настолько рядом.
— Ты, кажется, забыл, что я — тоже женщина, — шипит она.
В её голосе, в её глазах, в её повадках сейчас столько презрения, столько неизвестно откуда появившейся ненависти, что Актеон не знает, что ему стоит сейчас делать. Возможно — подняться и уйти, возможно — подойти к ней и обнять, покрепче, стараясь сдержать попытки сопротивления… Наследный князь не знает, как среагирует Сибилла на то или иное действие и потому просто молчит — он не Нарцисс, который умеет предугадывать любую мысль, которая возникнет в голове одной из княжон — даже если одна из них его родная сестра.
В этот момент она похожа на змею даже больше, чем обычно. На ту кобру, что изображена на гербе. И её глаза, кажется, буквально светятся от злости. И Актеону Изидор хочется немедленно уйти, вырваться из этих её покоев и никогда больше сюда не приходить — пусть ещё несколько минут назад он молил лишь о том, чтобы Сибилла никогда не прогоняла его.
— А ещё только благодаря мне — «всего лишь женщине» — ты сейчас наследный князь!..
Сибилла поднимается. Когда она стоит, она куда больше походит на великую княжну, коей и является. Актеон видит её побледневшее лицо, недовольно поджатые губы. Актеону думается, что, наверное, этого мгновения он ждал и боялся всю свою жизнь у Изидор — он никогда не мог осмелиться намеренно вывести из себя свою тётку, однако порой ему очень хотелось, чтобы она на него разозлилась, увидела человека за вечной маской благопристойности при людях и вечной маской достаточно благородного поведения, которое пристало бы князю.
Наследный князь мог порой мечтать о том, что когда-нибудь эта женщина будет относиться к нему с большем жаром, не так, как она относится к большинству своих любовников, каждого из которых она вышвыривает прочь, как только наиграется вдоволь. Однако ему никогда не хотелось, чтобы на него обрушилась вся лавина этого гнева. Актеон как-то видел лавину на одном из захваченных уровней. Он видел — издалека — как громадная масса снега с огромной скоростью спускалась с горы. И это зрелище не показалось ему таким уж красивым и захватывающим, как рассказывал Грамент, один из «мальчиков Сибиллы», как называли подобных молодых людей в Дараре. Актеон не слишком-то их любил.
Однако Актеон никогда не мог подумать, что сумеет разозлить Сибиллу серьёзно — ему казалось, что это просто невозможно. Она, возможно, и могла сердиться иногда на Нарцисса или на отца самого Актеона, но никогда её раздражение не переходило в ярость, если дело не касалось Киндеирна, Авареда или Зиверта.
Великая княжна начинает говорить. Говорит она много, её голос едва-едва не дрожит от гнева, а слова, которые Сибилла произносит, Актеону хочется не слышать, хочется как можно скорее забыть. Она говорит так много и так долго, что наследному князю хочется заткнуть уши и не слышать всего этого.
Она не даёт ему сказать в своё оправдание ни слова. Говорит так быстро и так уверенно, что Актеон не сумел бы что-либо сказать, даже если бы попытался это сделать. Он и не пытается, думая, что всё бесполезно. Понимая, что всё бесполезно — великая княжна не хочет слушать его глупые возражения и отговорки, а это значит, что никакая сила в Ибере её не заставит это сделать.
— Уезжай, — говорит Сибилла, когда уже устаёт его ругать. — Вайвиди необходим наместник. Им ты и будешь.
На Вайвиди находится одна из самых важных для Изидор цитаделей — созданная некогда первозданными чудовищами Ибере и принадлежавшая одной организации, уничтожить которую Изидор удалось ещё в шестой тысяче. Всё, что знает Актеон о Вайвиди — что там ещё жарче, чем на Альджамале, что там множество озёр, островов и морей, и что там растут многие фрукты, которых хотелось бы отведать множеству его кузин и племянниц. Не самые лучшие познания об уровне, на котором ему придётся жить.
Нельзя сказать, что Актеон очень расстроен тем, что теперь ему придётся покинуть Альджамал — уровень уже давно перестал быть тем раем, каким был до войны, когда ещё сам наследный князь едва ли что-либо понимал в происходящем, когда он ещё ни разу не видел крови… Когда-то князь даже подумать не мог о том, чтобы уехать отсюда куда-либо, но теперь… Теперь он чувствовал лишь облегчение, понимая, что Альджамал отныне совершенно не то место, где хочется жить. Альджамал больше не тот уровень, которым он был раньше, теперь он стал таким мрачным, таким хмурым, и пески перестали петь, и небо стало чугунным и тяжёлым, словно вот-вот упадёт, обрушится всей своей тяжестью, всей тяжестью вложенной в уровень магии, что становится тошно от пребывания здесь. Порой Актеону кажется, что уровень Изидор вот-вот расколется от переполняющей его магии, от того, сколько колдунов работает на нём сейчас — волшебства должно быть в меру, иначе оно становится разрушительным. А ещё — магия должна быть именно того типа, какая вплетена в созданный уровень. Нарцисс куда лучше понимал в этом — в том, как соткан мир, из какой материи, из какой магии, из каких печатей и слов — однако и Актеон себя идиотом совсем не считал. Альджамалу было плохо от того, что идёт война — как и всему Ибере. Альджамал злился, как злилась Сибилла. Возможно, уровень даже умирал… Кто-то из военных как-то говорил (это считалось лишь преданием), что такое возможно, если кто-то из «девятки» умер. Актеон надеется, что всё совсем не так плохо, как может казаться — в конце концов, мало ли какие легенды рассказываются старыми тётками маленьким доверчивым детям, чтобы те плакали от страха и потому слушались взрослых? Мало ли какую сказку можно рассказать, чтобы человек поверил в неё и поступал именно так, как тебе выгодно? Наследный князь уверен, что почти все те книги, которые есть в либерее Сибиллы такие — разве что кроме тех, что официально были запрещены на Ибере Синодом и Сенатом (Тайная Канцелярия и ИИС почти ничего не запрещали, но имели куда большую власть). Актеон уверен, что всё то, что одобряется людьми, направлено лишь на то, чтобы сделать жизнь однообразной и скучной, наполненной самыми безумными правилами, следовать которым совершенно необязательно и даже вредно, если хочется выжить или жить хорошо. И князю совершенно не хочется участвовать в этом безумном спектакле, где каждый заботится лишь о том, чтобы все обычаи и традиции были соблюдены. Актеону ужасно надоела эта война, что высасывает из него всю энергию, всю жизнь, что висит камнем на его шее, заставляя жить так, как ему велят. Актеону ужасно надоела вся эта ситуация, с великой княжной и его собственной женой. Он бы с радостью не видел бы их обеих — эти две женщины наскучили ему настолько сильно, что порой ему кажется, что он может в любой момент возненавидеть её. Актеону до полусмерти надоел Альджамал — порой ему кажется, что от того, что было в этом уровне дорогого, важного, значимого, уже ничего не осталось. Возможно, на Вайвиди будет лучше, возможно, на Вайвиди можно будет вдохнуть спокойно и отдохнуть. В конце концов, там просто одна крепость, которую штурмовали только один раз за всю её историю — когда Изидор разграбили тот магический орден. Ревел Гремелт как-то упоминал, что подобные цитадели строились очень давно — ещё в первой или второй тысяче, то ли божествами, то ли аварами, то ли кем-то из первосвященников (ещё тех, которых называли жрецами), а Нарцисс говорил, что цитадель на Вайвиди точно не из числа тех древних магических крепостей, что она была построена не раньше четвёртой или даже пятой тысячи, что не стоит всех тех усилий, приложенных Изидор, чтобы захватить её. И, если магические крепости сумели бы выдержать любую атаку, даже самую сильную, даже атаку объединённой армии шести генералов, обычная крепость рухнет под таким напором, обрушится, станет совершенно бесполезной… Обычная крепость не выдержит штурма, если на неё нападёт Киндеирн — пусть даже он отступает, нельзя исключать вероятности, что он готовит для Изидор какую-нибудь гадость. От алого генерала можно ожидать любой подлости, любого преступления… Он способен на всё. И Актеон очень надеется, что в таком случае стены крепости на Вайвиди окажутся достаточно прочны. Иначе придётся искать новую цитадель, захватить её…