— И забери с собой свою медведицу, — презрительно кривит губы великая княжна.
Она никогда не любила Ветту. С самого первого дня, а, возможно, и раньше — это ведь Сибилла подбирала ему невесту. Пусть в самом начале, когда прошли все свадебные торжества, это и не было так заметно, но… Годы шли, а Ветта так и не смогла родить наследника, да и характер у неё был не слишком-то покладистый. Они всегда ссорились, почти с того самого дня, когда Ветта — это произошло месяца через два после венчания — заявила, что, возможно, наследному князю стоит жить в своём собственном поместье, а не в Дараре со всеми.
Ветта, действительно, чем-то внешне напоминала медведицу. Впрочем, теперь, после стольких тысяч лет брака, Актеон не мог сказать, что его княгиня была так уродлива, как казалось ему в первую их встречу. Но она куда крупнее Сибиллы, она неповоротлива и слишком резка в обхождении — кузины Актеона в один голос твердят, что у княгини нет никакого воспитания. Ветта кажется почти неуклюжей, однако она физически довольно сильна, хорошо ездит верхом и многое умеет. Впрочем, это князь стал замечать только совсем недавно.
У Ветты всегда был отвратительный характер, и у Сибиллы не лучше, но только последняя была великой княжной, ей можно было простить подобный недостаток, ей, по правде говоря, можно было простить любой недостаток, а Ветта… Актеон не смог поладить со своей княгиней. Возможно, они оказались слишком разными, возможно, они оказались, наоборот, слишком похожи… Пожалуй, если бы князь не был после свадьбы слишком несправедлив к ней, у них и могло бы получиться некое подобие семьи, но… Сейчас, наверное, было уже поздно.
Актеон никогда не любил свою жену. Обыкновенно он всегда разрешал Сибилле или кому-либо ещё из Изидор над ней откровенно потешаться — ему и самому эта вздорная девчонка казалась слишком нескладной, чтобы быть княгиней. Ему иногда даже нравилось, что над ней смеялись — Ветта добавляла ужасно много проблем, была вечно неудобной, на любом пиру казалась такой чужой в золотых чертогах Дарара. Наследный князь устал терпеть её. Во всяком случае, теперь он твердил себе именно это. А много тысяч лет назад твердил, что просто не может к ней привыкнуть. Даже немного забавно то, что он устал от неё, так и не успев привыкнуть — около пятнадцати тысяч лет из двадцати шести тысяч лет их брака он провёл вдали от неё, воюя за славу своего рода.
Актеон старается вспомнить те сердитые серые глаза в их первую встречу, старается вспомнить те растрёпанные косы, одну из которых он зажал в руке, и кинжал, приставленный к её горлу. Ему кажется, что она теперь стала совершенно другой. Впрочем, немудрено — прошло двадцать шесть тысяч лет, за этот срок любой сможет измениться, стать совершенно иным. Должно быть, сам Актеон тоже изменился за это время. Стал в чём-то куда мягче, куда менее принципиальным… Он до сих пор поддерживал ту войну, которую развязал его княжеский род, до сих пор презирал тех, кто стремился отвертеться, не участвовать, ничего не слышать ни о сражениях, ни о затратах (как Нарцисс, который почти сразу сказал, что эта бойня его никаким образом не будет касаться), но теперь эта точка зрения не стала представляться ему единственно верной. Теперь, после стольких уровней, стольких крепостей, стольких людей, что он видел, сражаясь за свою семью, он понимал, что вряд ли в таком огромном мире как Ибере найдётся хоть одна точка зрения, которая подходила бы ко всему: к каждому уровню, к каждой душе, к каждому виду магии… Именно это говорил Нарцисс, высказываясь против войны — на одном убеждении в своей правоте далеко не уедешь.
Однако теперь Актеону почему-то тошно от одной мысли, что Сибилла так говорит про неё. Впрочем, дело не в Ветте. Скорее всего, его раздражает лишь то, что княжна говорит так пренебрежительно о той, связывать с которой судьбу Актеон никогда не хотел — у него просто не было выбора. У него никогда не было выбора с того самого дня, как умер его отец — Изидор стремились всё за него решить, то, что именно ему следует изучать (музыку, живопись, астрономию или законотворчество Ибере, из этих предметов сам Актеон, пожалуй, выбрал бы последнее, но Нарцисс заставлял его учить астрономию), с кем из людей стоит общаться (со скромным дворянином из подвластного Изидор рода, с уважаемым лекарем с уровня, где вырос отец Актеона, с высокомерным кузеном Кроносом или надменным учителем риторики, вообще-то, наследный князь скорее выбрал бы либо первый, либо второй вариант, но дядя Спирос считал достойными общения с юным князем совершенно других людей), какую одежду носить (что-то простого кроя из светлой лёгкой ткани, как выбрал бы сам Актеон, тяжёлые доспехи или одежду из бархата тёмных тонов), на ком жениться (тут ему даже не предоставляли иллюзии выбора, просто женив на девчонке из среднего дворянского рода)…
Сибилла, Нарцисс, Спирос, Амарен — все Изидор пытались за него решить его судьбу. И если в первые годы жизни у князей Актеон редко возмущался этому, считая подобное положение вещей вполне объяснимым, то теперь данный факт раздражает его. Раздражает так сильно, что порой ему кажется, что магия может вырваться из него, сделать что-то неприятное, омерзительное, даже страшное — для всех, не только для него самого. Ему кажется, что в один прекрасный момент он не выдержит и скажет всё, что думает о существующих укладах жизни княжеского рода и о Сибилле в частности — о том, что он её любит, наследный князь говорил часто, однако о том, насколько сильно она порой его раздражает, не говорил никогда.
— Но это ты мне её навязала! Это ведь ты заставила меня жениться на ней! — кричит Актеон. — Если бы не ты, я никогда не женился бы на ней!
Слова срываются с его губ совершенно случайно, наследный князь даже не сразу может поверить, что всё-таки сказал нечто подобное. Он всегда держал мысли такого плана при себе. Во всяком случае, он всегда старался скрыть их от Сибиллы — Нарциссу не нужно было ничего говорить, чтобы он всё понял, а от Ветты у Актеона никогда не было особых секретов. От Ветты не было никакой необходимости что-либо скрывать — общались они довольно редко, а если и общались, то в основном ссорились, ругались, да и княгиня вряд ли могла рассказать кому-либо его секреты (у неё не сложились отношения ни с кем из Изидор, разве что с Аврелией она могла говорить дольше пяти минут). Ей можно было рассказывать, что угодно, наблюдая лишь за тем, как мрачная тень появляется на её лице и не опасаясь за свою репутацию в семье.
Но сегодня с самого утра всё летит к чертям. С самого пробуждения, когда Актеону слуга доложил, что Спирос желает его видеть — князь Спирос Изидор был командующим восточной армией княжеского рода. Дядя устроил наследному князю такой разнос за действия на Шавелле, в результате которых были разрушены две цитадели, один древний храм (кажется, посвящённый Рэмире) и амфитеатр, что испортил Актеону настроение на весь оставшийся день — как ему казалось в тот момент, испортить день ещё больше было просто нельзя. Потом пришлось около часа слушать восторженные вопли Мелины по поводу вышивки Рхеи (это были двоюродные племянницы Актеона, приглядеть за которыми его попросила Иантина), а потом… Потом был этот разговор с Сибиллой. И пока что это было самое худшее, что только могло случиться за сегодня.