Для болезни никогда не было разницы — кто и как смог заразиться. Первозданные чудовища жестоки. И едва ли умеют думать о том, кому причиняют вред, а если и умеют… Вряд ли им есть какая-то разница, кто пострадал. Первозданные чудовища думают совсем иначе. Не так, как демоны. И совсем не так, как люди. Люди обыкновенно называют их «существами», как будто это слово могло в полной мере объяснить суть чудовища. Впрочем, Ветта никогда не видела людей — ни на Альджамале, ни на Леафарнаре, ни тем более на Вайвиди… Последний уровень теперь Ветта ненавидит даже больше, чем изувечивший её Альджамал — лишивший её возможности летать, изломавший, высушивший её крылья, искалечивший её. Вайвиди же отнял у неё обоих детей, но сделал это не так, как поступал Альджамал, где беременность для Ветты прерывалась почти что сразу же, как только начиналась. Возможно, Вайвиди поступил даже более жестоко — тех неродившихся детей к своему стыду Ветта не успевала полюбить. Выкидышей было много, ещё удивительно, как она смогла дважды родить здесь, на Вайвиди. Трифон родился совершенно здоровым ребёнком, внешне больше похожим на Актеона и Яромея одновременно, а характером, наверное, на саму Ветту. На Альджамале княгиня всегда чувствовала себя ужасно — голова у неё постоянно кружилась и болела, дышать порой становилось совсем невозможно, а крылья кровоточили… На Вайвиди же ей всегда было легче. А с того дня, как родился Трифон, тем более. Уже вот как тысячу лет Ветта чувствовала себя куда лучше, и даже лицо Актеона меньше стало раздражать её — она почти привыкла к нему, пусть так и не смогла полюбить или хотя бы относиться нейтрально. Почти всё своё время она уделяла сыну, почти всё время говорила с ним и учила всему, что знает сама. Трифон рос здоровым и крепким, он казался ей похожим на неё саму в детстве. И ради сына Ветта могла отнестись к Изидор с чуть большим теплом, чем всегда относилась. Трифон был единственным, что помогало ей терпеть присутствие мужа долгие годы, и когда родилась Дорис, княгиня начала думать, что жизнь, возможно, и наладится — ей стоит только каким-то образом покинуть вместе с детьми изидорские уровни и очутиться на Леафарнаре или в нейтральных пустошах. Дорис была совсем не похожа на брата, на мать или на отца — скорее на тётю Юмелию или тётю Мерод, такой слабой и болезненной она родилась. Пожалуй, на всём Вайвиди не было ребёнка послушней и покладистей. Дорис была очаровательным ребёнком, которого никогда не следовало одёргивать или тем более наказывать — она была совершенно иной, чем её проказник-брат. Впрочем, вряд ли даже Трифона Ветта могла бы наказать слишком сурово — он был её любимчиком. Трифон был похож на неё характером, и княгиня никогда не могла сердиться на него слишком сильно. Долгие годы она вынашивала план, как можно покинуть изидорские уровни, как можно избавиться от опостылевшего брака и стать снова той певнской княжной, какой она когда-то была — теперь всё было не то, даже с собственными сёстрами и братьями Ветта никак не могла связаться. Когда она спросила об этом у Спироса, тот горделиво поджал губы и ничего не сказал. А спрашивать мужа княгине совершенно не хотелось. Не те у них были отношения, чтобы она могла поделиться, что именно её тревожит или беспокоит. Не те у них были отношения, чтобы один мог волноваться из-за второго — они чаще спорили и даже порой дрались. Княгиня была уверена, что он даже не захотел бы помочь своей супруге в подобном вопросе — возможно даже, что тот факт, что кто-то (вероятно, Сибилла или даже он сам) отрезал её от связи с внешним миром, был ему только на руку. Наверное, будь Ветта чуть менее горделивой, она чувствовала бы себя совершенно беспомощной из-за этого. Впрочем, наверное, она и чувствовала. Ей не хватало братьев. Не хватало общения с ними, не хватало глупой улыбки Яромея и тихого смеха Олега, не хватало даже вечных дурацких песенок, которые так любил играть Эшер. Впрочем, после рождения первенца княгиня почти не думала о своей семье — не думала о том, как там поживают Яромей, Олег и Эшер, не думала о своих сёстрах и матери, которую до того проклинала каждую ночь. Алхертская чума отняла у Ветты всё, что было ей дорого. Отняла всё, ради чего она могла жить среди Изидор и не желать убить их каждую минуту.
Дорис умерла от чумы почти что сразу — на следующий день после заражения. Никто из лекарей просто не успел бы ей помочь — так быстро всё произошло. Ей было всего лишь шесть лет, и Ветта никак не могла поверить в то, что случившееся с её дочерью правда. Дорис была так мала, что никак не смогла бы пережить болезнь — сказал старый лекарь, ученик которого, впрочем, отметил, что смертность от алхертской чумы никаким образом не зависит от возраста заболевшего — сказал, что он изучал эту болезнь довольно долго в теории, и только теперь решил заняться практикой. Трифон, её старший сын, её первенец, умер ещё через четыре дня. Он болел уже долго — около недели. Болезнь протекала ужасно тяжело, жар ни на миг не спадал, а всё тело покрывалось кровоточащими ранами, которые пару дней назад начали гноиться, а Ветта почти целыми днями сидела около его постели, хотя все уговаривали её отойти — боялись, что она тоже заразится чумой. Как будто бы подобное могло остановить княгиню.
И вот теперь княгиня стояла перед гробом с телом сына. Вопреки опасениям лекаря, мужа и всех дворян Вайвиди, Ветта не заболела. Вопреки опасениям всех и вся на Вайвиди она стояла сейчас перед телом собственного сына совершенно здоровая, не болеющая даже простудой. И второй раз за эту неделю женщина думает, что ей хочется отомстить. Всем. За то, чего они не совершали и что вряд ли могли бы предотвратить, даже если бы мечтали об этом всей душой.