Теперь Таня собрала барахлишко, на цыпочках прошла в дом. И даже есть не стала, забралась в каморку, завесила вход покрывалом, зажгла свечной огарок на тонкой дощечке, пристроила в изголовье топчана и залезла под тяжелое ватное одеяло, подаренное бабкой Маней. Лежала, прямая, напряженная, сосредоточенная на шорохах, которые очерчены были тьмой. И нюхала, вдыхала тяжелый дух от бабкиного одеяла: пахло такими вековечными закутами, сараями, мышами, старостью, что, если бы не страх перед темнотой, скинула бы. Свет от огарка таял, и у ее ног тьма поднималась вязкой массой, налезала на ноги, будто проваливались они в болото. А по лицу тянуло сквозняком – занавеска шевелилась на входе, приоткрывая черную щель ночи. Таня дунула на огонек, и ее совсем утянуло в болото – погрузилась во тьму. С головой залезла под одеяло, зажмурилась, стала выстраивать перед внутренним взором караван белых и черных верблюдов. Раз, два, три… Но призраки горбатых животных, плоские, будто вырезанные из бумаги, не умея двигаться, осыпались один за другим с воображаемого полотна. Страх окончательно смял ее.
Кто-то ходил вокруг домика. Кажется, хрустнула щепка под тяжелой ногой. Таня робко высунулась из-под одеяла, с ужасом стала прислушиваться: тишина. Опять зажмурилась. Шея заныла от неудобного положения, но она не смела повернуться и все торопливо думала где-то на самом дне разума: «Мне показалось, показалось. Никто не ходит. Спать… спать… Раз, два, три…» Кто-то посапывал заросшим шерстью носом возле домика.
«Раз! Два! Три!.. Господи, как же мне плохо так… – И все продолжала считать, неистово, с запалом, как считала бы секунды перед запуском грандиозного фейерверка, перед взрывом динамита: – Раз! Два! Три!» Вместо истонченных бумажных верблюдов проявлялась из тьмы широкая рожа громадного черного мужичины… Ничего этого нет, все в моей голове, а наверху – тихая сладкая ночь и звезды… Мужичина шарил ручищей по стене домика, словно сам ослеп и не видел входа, и, наверное, шкура на его ладонях была груба от мозолей и трещин, а на пальцах отросли могучие когти, раз уж получался такой душераздирающий скребущий звук, когда он проводил ручищей по ветхой деревянной стене. Но он сам еще был слеп и медленно прозревал. Он замер у третьего, не заделанного полиэтиленом, окна, постоял, посмотрел в глубь домика и прошел, опираясь о стену, к дверному проему, ступил внутрь – домик от тяжелых шагов дрогнул, и полусгнившая половая доска на входе вякнула придавленной собачонкой. Присматриваясь во тьме, он постоял с минуту. Сквозняком стало приносить запах копоти. И тогда Таня совершенно отчетливо поняла, что за пологом действительно кто-то стоит.
Этот кто-то, должно быть, привыкал к темноте. Но вот он, наверное, разглядел вход в каморку. Тонкое покрывало стало отходить в сторону. Мелькнули яркие пятнышки звездочек в оконном проеме напротив каморки, и тут же чужой широкий силуэт загородил все зримое пространство, навис над женщиной. Она невольно шевельнулась, подтягивая одеяло к самым глазам, подбирая под себя ноги и почти уже теряя сознание. А человек, вторгшийся в каморку, словно нюхал воздух, пытаясь по запаху определить, где притаилась жертва. Что-то треснуло в воздухе, выскочила голубая искорка, и маленький огонек зажигалки ожил в красновато-желтой руке. Таня смотрела на эту руку с огоньком, задыхаясь от ужаса и в то же время где-то в совсем еще дальних уголках сознания понимая, что все уже обошлось, что все это уже не страшно и можно вырваться на поверхность из тяжкой полусмерти облегчающим душу воплем или чем-нибудь еще: слезами или руганью, а может быть, смехом… В осветившуюся каморку заглядывала улыбающаяся белобрысая бестолковая голова Вити Рыбакова. Таня с шумом стала втягивать в себя вязкий воздух.
– Танюш, – сказал он слащавым голоском.
Таня изогнулась и судорожно зарыдала, сначала беззвучно, даже не закрывая лица, не пряча истеричных гримас, и все пыталась втянуть в грудь воздух, но будто не могла разорвать налипшую на лицо пленку… Витёк же бубнил:
– Танюш, ты чего, Танюш?..
И вдруг ее прорвало: хлынули и слезы, и стоны, и придушенный крик:
– Урод!.. Урод ты!.. Иди отсюда!