Бессонов с тех пор не брал больше в руки книг об умершем времени. Это время погребено было под дикими сопками и вулканами, под сочными густыми джунглями, под закрученными атмосферными перьями, под океаном, без конца переливающим прозрачно-бездонные воды по величественным сосудам.
И тогда же он будто окончательно потерял контроль над собой и уже не то чтобы не способен был проследить за метаморфозами собственной души и тела, а без сопротивления отдался их воле, порой с удивлением обнаруживая в себе все новые и новые качества. Происходило же с ним навязчивое превращение: в городского человека прорастала дубленая грубая сильная сущность, обветренный выносливый мужик с крепкой коричневой шеей. Некая сила приспосабливала, подгоняла его под внешний мир. И он жил почти с физическим ощущением перемен, будто в один день приходит один человек в него, потом – другой, один теснится, другой вторгается на его место, что-то наслаивается на его сердцевину, заслоняя, дополняя, а может быть, и коверкая ее. А уж оно, вторгшееся, и его центральное, истинное, нетронутое, могли давать какие угодно сочетания: отрешенные, задумчивые, покладисто-сентиментальные или безумно-отвратительные, бешеные, несправедливые, злобные. Жена ругалась с ним: «Псих! Ты псих!..» А он знал, что она неправа, облекая его разодранность, мучительные попытки продраться сквозь стены того коридора, в котором ему отведено и велено было шествовать, в расхожую заготовку-формулу «псих». Формулы, определения и аксиомы – пакля для здравого смысла, которой конопатят щели сомнений и которую он терпеть не мог: пакля – она и есть пакля.
Картинки его бытия отражались в его памяти комичными фигурами. Вот он приехал из отпуска. А той зимой он ездил в отпуск за два года, без жены и дочери, и он словно ненароком помимо выделенных ему двух тысяч прихватил свою сберкнижку. И вот он приехал, он проходит в дом, дочка прыгает вокруг него, жена улыбается, а он мельком видит свое лицо в зеркале: жуткие запойные круги под глазами и недельная щетина. Он ставит на пол унылый отпускной чемодан и достает из одного кармана дорогого кожаного пальто два апельсина, отдает дочке, из другого – горсть мелочи и высыпает на стол. За два месяца он ухитрился спустить почти двадцать тысяч. Он поил в ресторанах своих однокурсников, преподавателей, соседей, родственников и тех, кто был как бы родственником и приятелем, он устраивал какие-то грандиозные представления с участием цыган и настоящего циркового фокусника, катал в карете, запряженной парой гнедых, молодую смазливую женщину. Но у него был осадок на душе на протяжении всего отпуска, и осадок тот формировался из образов андерсеновской сказки о разбогатевшем солдате.
Или вот он крушит дорогую посуду. Причем делает это с особой изощренностью: он сгребает хрусталь и китайский фарфор с полок серванта в подставленное оцинкованное ведро, а потом с силой, с широкой амплитудой встряхивает ведро несколько раз и еще несколько раз, не выпуская дужки, бьет донышком об пол – фужеры, вазочки, чашечки с хрустом уминаются в крошево. Потом он кромсает ковер на стене, но основа ковра настолько плотна и ворс густ, что даже острый разделочный нож вязнет и удается сделать только два коротких пореза.
А потом: он помнил ее лицо, распаленное – наверное, жадностью – ему так хотелось считать, что жадностью. Она кричала, визжала на него:
– Мне надоело! Надоело!..
Повод был совсем пустяшный. Был Бессонов чуть поддат да увидел солдат у почты, человек пять: собирали они окурки у почтового крыльца. Он к солдатам, памятуя свою службу до института, относился сердобольно и, движимый пьяной сентиментальностью, повел их к себе домой, выставил кастрюлю с горячим мясным борщом. Солдаты эту кастрюлю, конечно, умяли в пятнадцать минут, а когда ушли, Полина Герасимовна закатила ему скандал: красное орущее лицо, утяжеленное вздрагивающими брылками… А он потом оправдывал себя: он не в ее лицо отправил кулак, а в жадность ее, во всеохватную, расползшуюся на всю их жизнь жадность – к деньжатам, к барахлишку, золотишку, хрусталям… Во всяком случае, он верил в эту ее жадность. Его еще удивляло в те дни, что она очень быстро простила ему фингал под глазом, простила, что поселок недели две зубоскалил у них за спиной, и даже присмирела надолго.