Все ее мысли сосредоточились на бесформенной груде перед ней. Двигаясь словно робот, она подошла к Джордану и остановилась, глядя на зеленую простыню.
— Я готова, — шепнула она, стиснув носовой платок.
Он снял пластиковую простыню.
— О нет, — выдохнула она, — о нет!
Джордан взглянул на нее, потом на Маккензи, который слегка качнул головой.
— Крис, — прошептала Донна, глядя на труп. Труп своего мужа. — О нет! — снова воскликнула она, заливаясь слезами. Она внимательно смотрела на его лицо, на зияющие раны на лбу и щеках. Его пиджак и рубашка были все в крови.
Как много крови.
— Это ваш муж, миссис Уорд? — спросил Маккензи.
Донна кивнула и, протянув руку, коснулась одной из изуродованных щек.
Господи, какой он холодный.
В тех местах, где на его коже не было ушибов и ран, она была так бела, как будто из него выкачали всю кровь. Она погладила одну из его бровей, затем коснулась губ указательным пальцем.
Какие холодные.
Она поднесла кончики пальцев к своим губам, поцеловала их и еще раз прижала к его холодным губам.
После того как она вновь кивнула, полицейский повел ее к двери.
Обернувшись, она увидела, как Джордан водворил покрывало на прежнее место.
Тогда-то она и упала, лишившись чувств.
Глава 5
Сколько слез могут пролить человеческие глаза, размышляла Донна, сидя у себя дома.
Сколько боли может причинить смерть любимого человека? Можно ли измерить боль, установить ее точные параметры, классифицировать, как и все другое?
Только Крис мог бы ответить на этот вопрос.
Ее руки коснулась чужая рука, сильная и добрая.
Это была рука сидевшей около нее медсестры, женщины лет тридцати пяти.
Должно быть, она на год или два старше, чем Крис.
Таких пронзительных, как у нее, голубых глаз Донна еще никогда не видела. Но сейчас эти глаза светились только сочувствием Стены в этой небольшой комнате, где стояло лишь несколько потертых стульев, были желтые. На них висели плакаты с лозунгами.
СОБЛЮДАЙТЕ РАБОЧИЕ ЧАСЫ
ПЕРЕУТОМЛЕННЫЕ ВРАЧИ ПРЕДСТАВЛЯЮТ СОБОЙ
БОЛЬШУЮ ОПАСНОСТЬ ДЛЯ ВСЕХ
БОРИТЕСЬ ЗА СОКРАЩЕНИЕ РАБОЧЕГО ДНЯ
На маленьком столике возле нее стояли две чашки с чаем, одна еще дымилась.
— Выпейте, — велела сестра, поднося чашку к руке Донны и одновременно твердо держа ее другую руку.
Донна взглянула на нее, затем на полицейского напротив. Взяла чашку и сделала несколько мелких глотков.
— Вот молодец, — сказала медсестра, все еще не отпуская ее руки.
Донна сделала еще несколько глотков и поставила чашку. Затем глубоко втянула в себя воздух, словно пытаясь заполнить образовавшуюся в ней пустоту, откинулась на спинку стула, закрыла глаза и положила руку на лицо. Теперь, когда рыдания прекратились, она дышала часто-часто. Но щеки у нее все еще были мокрые.
— О Господи, — шепнула она, впервые ощутив, какая тяжелая тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов над ее головой, стоит в комнате.
Было одиннадцать ноль шесть.
— Что случилось? — спросила она, глядя поочередно то на медсестру, то на полицейского.
— Вы упали в обморок, и мы принесли вас сюда, — спокойно ответила полицейский.
— О Господи, — вновь пробормотала Донна. Это обращение прозвучало как начало молитвы.
Комната была освещена всего лишь шестидесятиваттной лампочкой. Снаружи, за закрытыми шторами, она слышала шум ветра. В самой же больнице, казалось, царило спокойствие. Минуты тянулись бесконечной вереницей, а она все сидела, уставясь в одну точку, удивляясь, почему в душе у нее такая пустота. Ничего, никаких чувств. Словно школьная доска, с которой стерты все записи. Только ужасающая, почти физически осязаемая пустота, как будто в душе у нее все вытравлено. Неужели можно излить все свои чувства до полной опустошенности? Донна смотрела на свое тело как на пустую оболочку, ничего не скрывающую шелуху.
Она поставила чашку на столик, ласково коснулась тыльной стороны руки медсестры, высвободилась из ее цепкой хватки и положила обе руки на обтерханные подлокотники. Откинула голову назад, закрыла глаза и снова всей грудью вдохнула в себя воздух.
— Как это произошло? — наконец спросила она тихим голосом.