Нильсен стоял у котла, где он варил останки своих жертв.
Сатклиф с кривой полуулыбкой сжимал большой молоток-гвоздодер и отвертку.
Хейг, в кожаном переднике, растворял одну из своих жертв в ванне с кислотой.
Джули попробовала сглотнуть, но не смогла, казалось, кто-то крепко сжал ее горло.
Под восковой статуей Эйхмана висели газетные вырезки об Освенциме; пожелтевшие от времени, как и некоторые другие вырезки, они все равно производили омерзительное впечатление.
Доктор Криппен стоял у стола, на котором была навалена груда книг.
Донна посмотрела, как пройти к этому экспонату. Единственная дверь, что вела в это огороженное место, помещалась около выхода. Чтобы подойти к Криппену, надо было миновать другие экспонаты. Она повернулась и пошла к двери, которая, на ее счастье, оказалась незапертой. Она вошла внутрь.
Джули схватилась за железные прутья, холодные и влажные, наблюдая за сестрой, которая остановилась возле Кристи. Тут было множество шкафов. Уорд мог прятать Гримуар в любом из них.
Открыв их, Донна убедилась, что они пусты. Взглянув на фигуру Кристи, она прошла дальше. Мимо Хейга. Мимо Нильсена.
Питер Сатклиф стоял над телом женщины; под его ногами валялись старые газеты. Донна подобрала их и быстро проглядела.
Джули тревожно вздохнула, не спуская глаз с фигуры Сатклифа.
Его голова слегка повернулась.
Джули открыла рот, чтобы крикнуть, но у нее не вырвалось ни звука.
Донна все еще стояла у его ног.
Заморгав, Джули посмотрела на восковой экспонат.
На этот раз он стоял неподвижно. Что это, обман зрения? Иллюзия? Наверно, и то и другое.
— Пошли, Донна, — прерывисто дыша, сказала она.
Ее сестра кивнула и, с трудом передвигая ноги, подошла к Криппену. Она посмотрела на книги на столе. Учебник по медицине и учебник по анатомии.
На третьей была нарисована птица. Ястреб?
Значит, это Гримуар.
Она подняла книгу дрожащими руками.
Это был рисунок ястреба, но не герб.
Может быть?
Она открыла книгу.
Пустые страницы.
Сердито чертыхнувшись, она положила книгу на место. Вышла из клетки и присоединилась к Джули. Перед ними была еще одна стена с небольшим проломом пяти футов вышиной и трех — шириной. Это был проход в последнюю часть музея. Камеру пыток.
Донна углубилась в проход.
Над узким отверстием горел красный свет. Пока она стояла, ожидая Джули, свет приобрел ярко-алую окраску, как будто обагрив ее кровью. Посмотрев вперед, она увидела все ту же кромешную тьму. Только экспонаты были освещены, но довольно тускло, с помощью ламп, спрятанных в низком потолке. Только здесь был вход и выход. Донна пошла первая, глядя на несколько отрубленных голов, валяющихся перед гильотиной. Рядом, с вбитого в потолок крюка свисало восковое тело. Тут же была изображена и сцена, как крысы вгрызаются в живот заключенного, посаженного в раскаленную клетку.
Кому-то выжигали глаза.
Кому-то загоняли иглы под ногти.
Кому-то отрывали нос раскаленными щипцами.
Одно зрелище ужаснее другого.
Кого-то варили заживо в массивном металлическом баке.
Кому-то продевали стальное кольцо в язык, чтобы подвесить к нему металлический шар.
Отвращение, которое испытывала Донна, умерялось лишь сознанием изобретательности, с которой все эти чудовищные сцены были устроены. Они были убийственно реалистичны.
Обе женщины завернули за угол, и Джули громко застонала.
«УБИЙСТВО ШАРОН ТЕЙТ» — провозглашала табличка на клетке, в которой была изображена одна из самых страшных сцен, когда-либо разыгрывавшихся в истории.
Впереди висела газета с заголовком об убийстве голливудской звезды и еще четырех человек членами клана Чарлза Мэнсона. Особенно впечатляюща была фигура самого Мэнсона: глаза его горели диким блеском, волосы были взлохмачены. Действие происходило в одной из комнат Тейт. Вокруг кинозвезды толпились убийцы с ножами и револьверами и валялись уже убитые. Кто бы ни был автором этой сцены, он проявил поразительную дотошность в своей работе, даже сумел показать, что Шарон Тейт была на восьмом месяце беременности, когда ее убили, и что ее кровью на стене написали слово «свинья».