— Дед, а ведь я тебя где-то видел…
Он покосился на меня и промолвил:
— Так я много где по свету скитался, может и видел. Ты-то сам, паныч, откуда?
Не отвечая на поставленный вопрос, я уклончиво поинтересовался:
— Ты при помещичьем доме пастух?
— Не, общинную скотину пасу.
— А тряпьишко-то на тебе дрянное…
— Нищенское. Да мне и ни к чему: я уж по девкам давно не ходок.
— Наверное, и заработок у тебя с общины немалый?
— Заработок?.. — засмеялся он. — Так, одежонку кой-какую дают.
— И снедь?
— Кого? Ягод что ли мало? Красная ягода вон, в лесу водится; малина есть, — малина тут крупная, сладкая; черника будет; грибы в яру растут. Раков наловлю — в углях запеку… живьём их — да и объемся! Рыбка-плотвичка белая на шпильку[5] ловится, гольцы под камушками плескаются, — жирненькие, как кабанятки.
Так, всё сильнее увлекаясь, старик продолжал:
— Чего там, я об одном утином гнезде знаю — утки большие, кряквы-то. А как утята подрастут — помордатее, стало быть, станут — я их и руками наловлю, шеи посворачиваю, каждую — глиной залеплю, в уголь уложу — там и ощипывать не надо, перья сами к глине присохнут, такая еда получится — ах!
Когда старик обо всём этом рассказывал, глаза его вдруг ласково засмеялись, и я обо всём вспомнил.
— Так ты из Пратулина![6]
Тут у крестьянина дрогнула нижняя губа, и неистово вспыхнули глаза.
— С Пратулина? — протянул он. — А тебе на что?
— Давно это было; видел я тебя там, когда все те злодейства случились.[7]
Теперь уже строго он посмотрел мне в лицо, тихонько покашливая.
— У вас ещё община была большая, а ты был богатым крестьянином; сельским старостой что ли, если не ошибаюсь…
— Что-то запамятовал… сколько уж времени минуло, — прошептал он насмешливо. — Порядочно… Но я теперь русский мужик, православный…
— А чего в пастухи подался? Где же твоя земля? Никак пропил?
— Земля? — проговорил он задумчиво, нахлёстывая прутом почву рядом с собой. — Я ещё и жену и двоих детей пропил. У меня один хлопец был шибко буйный, что твой жеребец, а другой — маленький такой, малютка… Я их так пропил, что аж к Господу Иисусу отправил; унию принял — хе-хе…[8]
— А их увезли?
— Что-то ты меня, паныч, утомил; а может ты какой москалик местный?
— Нет, брат…
Он поглядел на меня, и вдруг нахмурилось всё его лицо — холодное и застывшее в глухом молчании, как голое поле, — будто какая тень на него нашла.
— Ты же меня под самое сердце жалишь, под сердце… — говорил он, покачивая головой. — Вот он я, вот — сельский староста, вот он я — крестьянин, вот он я — мудрый хозяин и грамотный человек — общинный скот пасу, чёрти в чём хожу, пищи горячей не имею — вона как… А жёнка моя по миру в степи побирается, а на сынков моих чужой человек поплёвывает, — вона как… У меня ведь и рожь росла — колосистая да высокая, два савраса у меня ржали, коров у меня — пяток, у меня… эгей! — Москалики, вы, москалики!…
Я тогда принялся рассказывать ему о Христе Милосердном, который под сердцем слёзы бедняков носит, который все несправедливости помнит, который покарает варвара…
Он некоторое время внимательно меня слушал, насупив брови, согласно кивая головой, а потом прервал:
— Уста у тебя сахарные, как у иерея. Молоденький ты ещё… А я, вишь, старый; давно я всего этого наслушался, ох, давно… И ведь я Ему верно служил, Господу тому, Христу, а Он на меня и не взглянул, и на весь люд крестьянский — не взглянул; сам в руки палачам отдал. Уж так верно я Ему служил — не языком болтал, от как!
Резким движением он рванул тесёмку рубашки под шеей и обнажил плечо и спину — они были разодраны, покрыты швами и шрамами, испещрены следами безобразных ран. Из глаз его ударил неистовый блеск, полезли на лоб брови, зубы оскалились, а лицо залила неуёмная страсть, — глухая, крестьянская и давным-давно придушенная. Он быстро, громко и хрипло заговорил:
— Я Его не закрывал, к присяге с крестом вышел и грудь оголил. У меня тело кусками от кнутов обваливалось, а я имя Его взывал. Я в Бресте промеж головорезов, промеж злодеев, упавши ниц, по целым ночам лежал, на меня солдатня харкала, землю мою за бесценок продали, детей увезли, а я всё к имени Его взывал. Только вот ночью одной разум ко мне пришёл, а там и корабль приплыл… Если бы Господь Бог был на небе, если бы был справедливым, тогда и не было бы того зверства. Я ж и Москву повидал и Нижний Новгород, а уж там-то московского люда — тьма тьмущая. Если в нашей религии правда, — то чего же все в заблуждении живут? Болтовня это всё священническая! Ладно, здесь правды нет; так, где ж она тогда? В небесах? Эгей, а ведь те ксёндзы да попы за эту болтовню деньги гребут! А православие я там, в Нижнем, принял, вот только мне что церковь, что костёл — тьфу!
7
24 января 1874-го года за отказ перейти в православие царским отрядом в селе Пратулин было ранено 200 человек и расстреляно ещё 13 из числа греко-католиков. Убитых с тех пор стали именовать Пратулинскими мучениками. В 1996-м году Папа Римский Иоанн Павел II объявил Пратулинских мучеников блаженными.
8
униатская церковь — объединение православной и католической церкви под властью папы римского с сохранением православными церквями своих обрядов и богослужений.