Седой, величественный Роговолт, князь полоцкий, укоризненно покачал головой. Резкость дочери ему не понравилась.
Пусть мать Владимира действительно холопка, но все же Владимир – первенец великого князя Святослава, князь (пусть и выборный) града Новгорода и добрый воин, уже стяжавший себе славу человека удачливого и хитрого. А к славе в придачу – богатства немалые, железом добытые. Оскорблять Владимира – не слишком умно. Тем более говорить такое в глаза Добрыне, сестра которого и есть та самая холопка, что родила Владимира.
Новгород и Полоцк – известные недоброжелатели. Владимир, хоть и молод, а уже немало крови Роговолту попортил. Однако полоцкий князь знал: за отважным Владимиром почти всегда стоит умный и коварный дядька Добрыня. Кто из них опасней – сразу и не скажешь.
Роговолт не одобрил резкость дочери, но обрывать ее не стал – это было бы знаком слабости. А князь-варяг слабым себя не мнил. Здесь, на севере, считал, равных ему нет. Родниться с новгородским князем он с самого начала не собирался. Изрядный кусок полоцких доходов – от пошлин, взимаемых с новгородских купцов, а стань Владимир зятем Роговолта, и вполне может попросить снизить сборы на волоках. И Роговолту будет очень трудно отказать родичу.
Была еще одна причина, по которой Роговолт не хотел этого брака.
Капризно новгородское вече. А ну как пожелает себе другого князя. И куда тогда пойдет Владимир? К тестю, разумеется. И по древнему праву станет таким же претендентом на полоцкий стол, как и сыновья Роговолта. Причем претендентом очень опасным.
И наконец последний довод: такой брак вряд ли понравится Ярополку Киевскому, недолюбливавшему полубрата и коему самостоятельность Полоцка уже давно не по нраву. Как всякий христианин, Ярополк исповедовал принцип: один Бог на небе, один правитель – на земле. Однако Полоцк нужен Киеву как противовес Новгороду. А если Новгород и Полоцк объединятся, то у Киева будет лишь два выхода: либо отказаться от своих северных земель, либо прийти туда со всей силой и сделать вольных князей наместниками… Или вовсе сместить.
Драться с Киевом Роговолт не хотел. Прямо отказывать Новгороду – тоже. Рассчитывал на то, что если откажет Рогнеда, то политически такой отказ будет выглядеть мягче. Мол, не люб княжне Владимир, ничего не поделаешь.
Хотел помягче, вышло – наоборот.
– Никогда! – провозгласила Рогнеда. – За рабичича – никогда! Вот за сына законного, Ярополка Святославовича, – пойду!
Отчасти Роговолт был сам виноват. Вчера он долго толковал с дочерью, наговаривая ей против Владимира. Наговорил на свою голову.
«Надо будет потом побеседовать с Добрыней, – решил Роговолт. – Пусть он – из смердов, но ссориться с ним ни к чему. Объясню, что не мои слова говорит княжна, а собственные. С девки же – какой спрос?»
Однако эта в общем верная мысль запоздала.
Не дожидаясь очередного оскорбления, Добрыня повернулся и, не прощаясь, не сказав ни слова, пошел прочь.
За ним потянулись остальные новгородцы.
Обиделся воевода нешуточно.
«Ну и вороны с ним», – подумал Роговолт.
Невелика шишка. Вот прознает про великие замыслы Владимира (Новгород и Полоцк объединить) киевский князь, осерчает – и погонит брата из Новгорода. А наместником поставит кого-нибудь из своих бояр. Новгород, конечно, пошумит-пошумит – да недолго. С Киевом бодаться им резона нет. Мимо Киева к ромеям не попасть. Прежде через хузар ходили, но Святослав хаканат разгромил, а взять под себя великий путь не успел. Теперь там печенеги да прочие разбойники жируют. Так что придется Новгороду плясать под киевскую дудку.
Опытен Роговолт Много перевидал за свою долгую и обильную событиями жизнь. Научился предвидеть будущее не хуже ведуна. И действия Киева Роговолт угадал, и действия новгородцев.
А вот Святославова первенца недооценил старый князь.
И расплатился за свою ошибку – высшей мерой.
Часть первая
Киев и Новгород
Глава первая
Дружинник киевский Богуслав Серегеевич
Стольный град Киев.
Лето 975 года от Рождества Христова
То было лето девятьсот семьдесят пятого года от Рождества Христова.
Четвертое лето самостоятельного правления великого князя киевского Ярополка Святославовича.
Последнее лето перед княжьей усобицей. Той самой, что растянется на века, наследуясь сыновьями, внуками и правнуками, превращаясь в традицию…
Но для княжьего дружинника Богуслава лето началось радостями.
Первая радость: Славкин батя, воевода Серегей, сам сел на коня.
Все ж таки выходили его матушка Сладислава с ведуном Рёрехом и мудрым парсом Артаком. Кто свершил сие чудо: светлый Христос, огненный бог парсов, любящий доблестных Перун, животворящий Волох, а может, и все разом, то Славке неведомо. Однако ж батя Славкин оказался единственным, кто выжил после страшной сечи на острове Хорса. Лучшие вои русов легли тогда в погребальные лодьи, что поплыли вниз по Днепру. Сам великий князь-пардус Святослав взмыл из священного пламени – в Ирий.
Воевода Серегей тоже должен был уйти за Кромку… Но не ушел.
В Киеве говорили: сие – не просто так. Никто не мог бы выжить с такими ранами.
Артём, старший брат Славки, говорил, что сам не верил, что довезет отца до дому.
Однако ж довез.
И дома батя тоже не помер, хотя оба княжьих лекаря дружно сказали: не жилец. Но матушка, хоть и потемнела лицом, когда увидела батины раны, за священником не послала.
А лекарей прогнал дедко Рёрех.
– Кыш! – каркнул он.
И лекари ушли, обиженные.
А матери Славкиной Рёрех так сказал: «Молись кому хош, Сладушка, а только муж твой—уже за Кромкой. Позвать-то я его позову, а захочет ли вернуться, не знаю».
«Захочет, – сказала матушка. – Не хотел бы жить, уже умер бы. Сам знаешь, старый: с такими ранами не живут, а он – жив».