От неожиданности он замер на месте, чувствуя, как всё тело передёргивает от отвращения, и каково же было его удивление, когда лёгкие словно на автомате, и казалось, вопреки его желанию, сжались решительным окриком:
— Стой!
Тёмное пятно зашевелилось проворнее и тут же растворилось в тумане. Вечеслав рванул следом. Внутри него всё напряглось, и как-то сразу стало плевать и на ледяное, жгучее дыхание тумана, и на дрожь в теле, и на отвращение к мёртвому, весь он словно превратился в сталь оружия, в клинок готовый к схватке.
Через несколько секунд пятно снова замаячило в белой пелене, и Вечеслав ускорился.
— Стой! — снова окрикнул он, и заметил, как пятно рвануло влево.
— Собака, — промелькнуло в мозгу, — К нави сворачивает.
Внутри напряжение усилилось. Ведьмак предупреждал о том, что нельзя ни шагу делать влево, но Вечеслав вдруг понял, что уже не сможет прекратить преследования. Страх теперь был не главным чувством в нём, в пару к страху появилось другое, новое ощущение. И это ощущение было азартом, быстро перерождающимся в жажду победы.
Да, теперь он хотел только одного, победить, достичь цели, и даже не цели скорее, а того, что цивилизованный мир пугливо скрыл за этим блеклым и боязливым понятием. Он возжаждал жертвы.
Преодолев себя, согласившись на этот опасный поступок и шагнув на кромку, теперь он не должен был уйти отсюда без жертвы, без своей добычи. Не должен и точка. Это понимание горело в мозгу, словно яркое кострище, сжигая в своём чреве всё лишнее.
Когда до мертвеца оставалось не более метра, и стало видно, как шевелятся складки его серой рубахи в такт движениям тела, Вечеслав быстро выкинул вперёд левую руку, ухватил бегущего впереди за плечо и что есть силы рванул на себя. Мертвеца на ходу развернуло, и он, теряя равновесие, стал боком заваливаться в правую сторону.
Туман тут же вспыхнул и в долю секунды сгорел, словно тополиный пух от поднесённой спички, воздух запах гарью, и взору открылось чёрное полотно земли под ногами. Шириною метров в девять-десять, оно представляло из себя ровную дорогу, покрытую тонким слоем пепла, видимо от сгоревшей пелены, которая продолжала медленно осыпаться сверху. Похоже это было на идущий снег, только грязный и неприятный. Ни малейшего дуновения ветерка не тревожило его, и он падал отвесно, неторопливо, словно показывая всем своим видом, что ни ему, ни тому, кто попал в это место, спешить уже незачем. Давящая, мёртвая тишина дополняла картинке жуткости. Вячеслав бросил быстрый взгляд вдаль, туда, куда ускользала дорога, теряясь постепенно среди серых хлопьев. Уходящий вникуда путь породил внутри глубокую тоску, но Вечеслав отмахнулся от неприятного чувства. Некогда. И не теперь. Не его это дорога. Справа глаза торопливо выхватили кусок сочного, зелёного луга, усеянного красивыми, бесконечных оттенков цветами, а слева чернела шевелящаяся масса, похожая на живую стену из грязи.
— Навь, — ёкнуло в сердце, и Вечеслав, машинально сделав широкий шаг поближе к цветущему лугу, вернул взгляд к повалившемуся в пепел мертвецу.
Тот, несмотря на неуклюжесть и скованность в движениях, всё же умудрился довольно быстро подняться на ноги, и теперь загнанно смотрел на преследователя.
— Чего тебе? — зло спросил он, но в голосе явно просквозил страх.
— Отдай мне то, что тебе уже не нужно, — Вечеслав бросил косой взгляд в сторону нави и ему показалось, что она стала чуть ближе.
— Ишь ты, — прошипел с нескрываемой ненавистью мертвец и тоже взглянул на чёрную, шевелящуюся стену. И тут же страх, выглядывающий из его глаз, стал перерастать в ужас.
— Тебе всё равно не пригодится, — Вечеслав сделал осторожный шаг вперёд. — Отдай по-хорошему.
— Не-ет, — прошипел мертвяк, испугано отшативаясь. Резко вскинув правую руку, он прижал её к груди. — Моё это. Моё.
— Давай, — требовательно повторил Вечеслав. — Тебе не нужно уже.
Мертвяк отвёл руку от груди, с бережностью разжал кулак, и его глаза поверх ужаса заволокла влажная пелена тоски. Он опустил взгляд, туда, где на широкой ладони лежала маленькая, грубо сработанная фигурка человека, и сжал губы. Так он и простоял несколько секунд, глядя на фигурку и шевеля сжатыми губами.
— В этом вся моя жизнь, — наконец тяжело проговорил он, поднимая голову и с надеждой вглядываясь в лицо тому, кто хотел отобрать у него лежавшее на ладони.
На секунду Вечеславу стало жаль этого человека, который по всей видимости хорошо понимал, что с ним произошло. Как это, знать что ты умер? — спросил он себя, глядя в напитанные ужасом и тоской глаза мертвяка. Но ему тут же вспомнилось, с какой довольной рожей этот разбойник бросился на него там, на поляне, поняв, что противник безоружен. И если бы не ведьмак, то пришлось бы ему самому стоять теперь здесь, посыпая голову пеплом сгоревшего тумана, который похож на грязный снег, и с болью поминать свою оборванную раньше времени жизнь. Чувство сострадания тут же отступило. Не исчезло, а только безмолвно отступило, потому что не может человек смотреть без сострадания на смерть даже своего злейшего врага. Не может. Если конечно человек он, а не кусок звериного мяса.