В общем, очень скоро он привлек внимание тех, кто уже давно занимался поисками этого языка — Рина Агри, Валнер, Зуньига и еще несколько человек, которые сюда не приехали. Долгое время они шли по следу, но у них не было никаких конкретных свидетельств, пока не появился Андреас, готовый раскрыть свой секрет всем и каждому.
Я хотел засадить его в библиотеку, чтобы он занялся поисками следов языка в еще не переведенных рукописях, но его энтузиазм бил через край. Мы попробовали поискать этот язык в больницах: Андреас мне сказал, что умирающие легко разговаривают на нем, что они без усилий запоминают слова и умирают с этими словами из незнакомого языка.
В последнюю ночь, когда я его видел, он пришел ко мне в кабинет в три часа утра. Шел дождь, он весь промок, но, похоже, не замечал этого. Я спросил, что он делал всю ночь. «Я ходил», — ответил он не без сомнения, как если бы толком не знал, что означает глагол «ходить». Он сделал какие-то странные движения языком, смысл которых я понял только потом. Надо разговаривать с монетой во рту и недалеко от воды, сказал Андреас. Тогда появляются видения. Язык — это вирус. Язык рассказывает только одну историю. Язык Ахерона — это приглашение стать поперек реки. Если человек не будет болтать об этом, если он сдержит себя — ему откроется тайна.
Я знал, что Андреас принимает транквилизаторы; я приписал его состояние действию лекарств. Я подумал, что это — примитивный искусственный язык, образованный из греческого путем перестановки слов по неким правилам, которых я не знал.
Я представил себе язык, способный вызывать галлюцинации. Не наркотики ли вызывают смятение в языке, который зарождается в мозгу? Как и в языке Ахерона. Но нужно было вносить коррективы, и он делал это, снисходя до перевода.
— Что случилось со студентом? — спросил я.
— Андреас был астматиком. Он умер два дня спустя после того визита ко мне в кабинет от передозировки лекарства от астмы. Под языком у него была монета. Ее нашли, потому что, когда омывали тело, монета выпала и забила сток мойки, вода затопила все помещение. Андреас был уверен, что обладание языком не может длиться бесконечно. Потому он и подверг себя риску. Согласно поверью, на каком-то этапе акценты смещаются, и уже не человек говорит на языке, а язык говорит с помощью этого человека.
— Знали ли Рина и Валнер, что они умрут, если заговорят на этом языке? Ты их об этом предупредил? — спросил я.
Наум поднялся. На дне бассейна валялось — в полном беспорядке — несколько полых кирпичей. Теперь он внимательно смотрел на них, как на зеленые точки, на которых он концентрирует внимание перед лекцией.
— Мы договорились собраться всем вместе и впервые поговорить на языке Ахерона. Какой нормальный человек поверит в то, что язык способен убивать? Я до сих пор не могу в это поверить…
— Но ты же знал, что случилось с Андреасом. И ты им не рассказал?
— Мы никогда не говорили об этом.
— Ты всех раздразнил и приехал только на следующий день, чтобы понаблюдать за результатами опыта.
Наум рассмеялся. Он посмотрел на Анну, как на судью.
— Ты в это не веришь. Ты так меня и не простила.
Я не стал говорить, что и он тоже кое-чего ей не простил.
— Кажется, мы теряем время. Ты тоже говоришь на мертвом языке.
— Ты специально задержался на день. Билеты были. Ты провел опыт, и результат превзошел все твои ожидания. Когда выйдет книга, которая расскажет об этой истории?
— Я рассказал тебе все, что знаю. Ты не можешь обвинить меня в убийстве из-за опоздания в один день. Теперь я хочу получить бумагу.
Я достал листок.
— Расскажи правду хотя бы Анне.
Я почти верил, что Наум скажет правду, и Наум был почти готов подвести черту, которая отделяла нас от правды. Но этого не случилось. Он бросился на меня, порывисто, но неловко — не отрывая взгляд от листка у меня в руках. Я встретил его ударом. Боднул головой в подбородок. Потом ударил его в живот. Он согнулся пополам и упал на грязный и влажный пол.
Анна встала на колени рядом с ним.
— Письмо, — попросил Наум тонким голосом.
— Правду, — сказал я.
— Письмо, — попросила и Анна.
Я хотел, чтобы она узнала правду, но ей эта правда была не нужна.
Я скатал письмо в шарик и швырнул его к ногам Наума. Он приподнялся, чтобы его подхватить. Потом уселся на кирпичный бортик бассейна.
Я сказал Анне:
— Он расскажет тебе всю историю в деталях. И предложит написать с ним в соавторстве новую книгу. И будет много-много переводов, но он так и не скажет того единственного, о чем действительно надо сказать.
Наум достал из кармана зажигалку и поднес огонек к письму. Мы — все трое — смотрели, как горит бумага. Когда письмо превратилось в пепел, единственным доказательством против Наума остался я сам.