Я посмотрел на позолоченные цифры на двери. Мы вошли в номер, в котором пахло весьма неприятно.
— Кто-нибудь занимает номер напротив? — спросила Анна.
— Нет, весь этот сектор освободили. Всех перевели в другое крыло.
Анна подошла к кровати и начала искать среди одежды. Там лежал небольшой открытый кожаный чемодан, в котором была одежда и записная книжка, исписанная от руки.
На прикроватной тумбочке стояли две склянки духов и флакон с кремом для снятия макияжа. На одном из стульев висела зеленая сумка с брошью на пряжке в форме жука. Тут же лежали раскрытая книга — биография Марсилио Фисино[24] на английском и очки в роговой оправе.
Анне досталась более легкая работа. Я включил свет в ванной комнате.
Женщина была одета в голубую комбинацию. Вода почти не выплескалась из ванны. Откинутая назад голова, белая шея с золотой цепочкой с медальоном. Вода была красной. Руки были погружены в ванну.
Я вспомнил нашу беседу во время поездки к отелю. Было очевидно, что эта женщина гордится своей работой, вынашивает амбициозные планы. В аэропорту она купила карту местности, а я был уверен — хотя и не смог бы разумно обосновать свою уверенность, — что люди не покупают такую карту, если знают, что скоро умрут.
На полочке стоял стакан с голубой зубной щеткой и тюбик зубной пасты. Я открыл аптечку. Там был стакан, завернутый в нейлоновую салфетку. Я достал носовой платок и обернул им руку вместо перчатки. Я направился к телу, стараясь думать о чем-нибудь другом. Затылок Рины упирался в край ванны. Ее рот был открыт, лицо исказилось в гримасе усталости. Я приподнял ее язык и заглянул под него. Достал небольшую посеребренную монету. Уже третью.
Моя рука задрожала так, что я упустил монету в красную воду. Я успел мельком увидеть лицо какого-то деятеля, вычеканенное на монетке. Вероятно, монета была иностранной.
Я собирался достать ее из воды, но, прикоснувшись к холодной жидкости, вдруг понял, что я собираюсь сделать. Я читал у какого-то автора из общества Каблица, что альпинисты часто становились жертвами паники. Они решительно и энергично покоряли горную вершину, но в определенное время — после захода солнца — они останавливались, смотрели вниз и уже не могли продолжать восхождение, убитые холодом и одиночеством. Некоторые пытались бежать и разбивались при падении.
Меня как будто накрыла волна страха и темноты, и я поспешно вышел из ванной. Я снял эрзац-перчатку и бросил ее на пол. Если бы Анна не схватила меня за руку, я бы с криками убежал. Прежде чем уйти, мы привели комнату в порядок. Потом она проводила меня по коридору до нашего убежища.
XXIV
Мы нашли напечатанные на машинке страницы с исправлениями на полях и рукописными пометками. Анна также захватила из комнаты Рины маленький черный диктофон. С видом маньяка я вымыл руки.
— Ты что-то нашел? — спросила Анна.
— Монету. Третью.
В кармашке сумки были еще две. Я показал их Анне.
— У Рины тоже была одна. Я ее видел, но она упала в воду.
Анна подбросила в воздух одну монету.
— Где она была? — спросила она.
— Во рту, под языком.
Она бросила монеты на кровать, словно они внезапно превратились во что-то другое — жуткое и страшное. Несколько секунд мы молчали.
Я более тщательно просмотрел бумаги и отложил в сторону лист с пометками, сделанными от руки. Раньше мы не заметили, что на его обратной стороне имелся краткий текст, выполненный на компьютере или пишущей машинке. Это было письмо, обратную сторону которого Рина Агри использовала как черновик.
Уважаемая Рина,
я пока еще не получил подтверждения на рейс, потому что все билеты проданы; я заказал себе место на следующий день. Если я не приеду в день открытия, начинайте без меня.
Приветствую вас.
Наум подписал письмо буквой «С» гигантского размера.
— Монеты во рту умерших. Тебе это ничего не напоминает? — спросил я.
У меня в сознании крутились слова, складываясь во фразу, которая пока не приобретала ни стройности, ни смысла.
— Плата Харону,[25] — сказала Анна. — В рот умершим клали монету — это цена переправы.
— Чтобы пересечь Ахерон. Интересно, как это объяснит Наум? Их собрат по языку Ахерона.
Я вспомнил гравюры из книги по греческой мифологии, которую мне подарили на день рождения, когда мне исполнилось десять лет.
Книга была в желтой обложке, и каждая страница начиналась с имитации греческой буквы. На страницах, посвященных Гадесу,[26] был изображен Харон, нарисованный каким-то любителем. Харон был горбатым, одетым в лохмотья, и толкал лодку длинным веслом. В глубине лодки сидел бледный и обнаженный пассажир с опущенными за борт ногами. Текст под рисунком пояснял, что река Ахерон разделяет мир мертвых и мир живых. Другие — более мелкие — речушки придавали местности заболоченный вид. «Это не река, это болото. Болото — это река, которая никогда не кончается».
— Почему они выбрали вышедшие из обращения монеты?
— Наверное, им нужны были символы, а для этой цели пригодны только бесполезные предметы.
Я просмотрел бумаги Рины: ее письмо, небольшое по объему, но ясное, казалось, было весьма далеким от любой мысли о смерти. Большинство страниц — рабочие заметки, материалы к докладу. На одном из полей был виден отпечаток монеты, подложенной под бумагу и заштрихованный сверху карандашом.
Монеты под языком умерших. Хозяин подземного царства одновременно был стражем сокровищ.
Анна перемотала магнитофонную ленту. Мы ожидали услышать что-то такое, что все разъяснит — расскажет о тайном союзе, совместном сумасшествии, воплощенном в древней мифологии.
«Работа переводчика — это те же колебания и поиски истины, как и работа писателя. Писатель тоже делает перевод, сомневается и пытается подобрать самые точные слова, соответствующие его замыслу, он тоже знает — как и переводчик, — что его родной язык это тот, который становится непослушным иностранным жаргоном. Писатель переводит самого себя, как если бы он был другим автором, переводчик создает от имени другого, как если бы он был им самим».
Анна прокрутила ленту вперед: «Герой романа Джеймса Джойса „Поминки по Финнегану“. Языки, звучавшие в залах ожидания в аэропортах, в университетских барах, в ночных кошмарах переводчиков». Она прокрутила еще немного; в глубокой ночи гудение диктофона тоже напоминало голос, который издевался над нами.
Рина продолжала говорить, но теперь ее перебивал другой голос — скрытая форма неизвестного языка. Она смирилась, прекратив говорить по-испански, и попыталась сказать несколько слов по-итальянски, но язык отторгал ее из пространства, где властвовали известные законы. Другой язык, язык Ахерона, поглощал ее в круговороте. Какую историю рассказывал этот другой язык? Каково было значение языка, лишенного смысла? В гуле голосов звучала музыка, созданная ее полным отсутствием, придававшая смысл этой полной бессмыслице.
Я знал, что мы приблизились к истине. Я это чувствовал. Я подумал, что наступило время собрать вещи, попрощаться со всеми и навсегда отсюда уехать.
Беззвучно я проговорил:
— Пора браться за перевод.
XXV
— Я верну бумаги на место, — сказал я. — Только эту оставлю. И диктофон.
Я спрятал письмо в бумажник.
— Прямо сейчас и пойду.
— Ты уверен?
— Подожди меня здесь.
Я шагал по коридору, стараясь производить как можно меньше шума, но мое воображение многократно усиливало шум от моих шагов. Я обдумывал возможные объяснения, на тот случай, если кто-нибудь увидит, как я ломлюсь в чужой номер — тем более в номер, где в ванне плавает труп.
25
Харон — в древнегреческой мифологии лодочник, перевозивший души мертвых через Ахерон, реку, разделявшую живой и мертвый миры.