Когда я встретился с греческим студентом, он мне сказал, что этому языку его обучил один старый профессор, который незадолго до этого умер. Как бы передал его в наследство. Одна из наследственных заповедей говорит, что тот, кто знает язык, может победить смерть, при условии, что сохранит его для себя и не будет на нем разговаривать.
Греческий студент говорил, что этому старому профессору было столько лет, что и вообразить невозможно.
— Ты с ним еще виделся?
— Много раз. Это был студент без солидного образования, но умный и увлеченный. Я не поверил в так называемое могущество языка, но все же пришел к убеждению, что он существует. Если бы я получил возможность изучить грамматику и лексику этого языка, работа с ним стала бы целью всей моей жизни. Я добился для Андреаса стипендии, взамен попросив его молчать. Его обещание ничего не значило. Он был очень молод и не знал, что академический мир более опасен, чем шпионское гнездо. В мире шпионажа существуют отдельные шпионы-двойники, в академическом мире — агентами-двойниками являются все. Без исключения.
В общем, очень скоро он привлек внимание тех, кто уже давно занимался поисками этого языка — Рина Агри, Валнер, Зуньига и еще несколько человек, которые сюда не приехали. Долгое время они шли по следу, но у них не было никаких конкретных свидетельств, пока не появился Андреас, готовый раскрыть свой секрет всем и каждому.
Я хотел засадить его в библиотеку, чтобы он занялся поисками следов языка в еще не переведенных рукописях, но его энтузиазм бил через край. Мы попробовали поискать этот язык в больницах: Андреас мне сказал, что умирающие легко разговаривают на нем, что они без усилий запоминают слова и умирают с этими словами из незнакомого языка.
В последнюю ночь, когда я его видел, он пришел ко мне в кабинет в три часа утра. Шел дождь, он весь промок, но, похоже, не замечал этого. Я спросил, что он делал всю ночь. «Я ходил», — ответил он не без сомнения, как если бы толком не знал, что означает глагол «ходить». Он сделал какие-то странные движения языком, смысл которых я понял только потом. Надо разговаривать с монетой во рту и недалеко от воды, сказал Андреас. Тогда появляются видения. Язык — это вирус. Язык рассказывает только одну историю. Язык Ахерона — это приглашение стать поперек реки. Если человек не будет болтать об этом, если он сдержит себя — ему откроется тайна.
Я знал, что Андреас принимает транквилизаторы; я приписал его состояние действию лекарств. Я подумал, что это — примитивный искусственный язык, образованный из греческого путем перестановки слов по неким правилам, которых я не знал.
Я представил себе язык, способный вызывать галлюцинации. Не наркотики ли вызывают смятение в языке, который зарождается в мозгу? Как и в языке Ахерона. Но нужно было вносить коррективы, и он делал это, снисходя до перевода.
— Что случилось со студентом? — спросил я.
— Андреас был астматиком. Он умер два дня спустя после того визита ко мне в кабинет от передозировки лекарства от астмы. Под языком у него была монета. Ее нашли, потому что, когда омывали тело, монета выпала и забила сток мойки, вода затопила все помещение. Андреас был уверен, что обладание языком не может длиться бесконечно. Потому он и подверг себя риску. Согласно поверью, на каком-то этапе акценты смещаются, и уже не человек говорит на языке, а язык говорит с помощью этого человека.
— Знали ли Рина и Валнер, что они умрут, если заговорят на этом языке? Ты их об этом предупредил? — спросил я.
Наум поднялся. На дне бассейна валялось — в полном беспорядке — несколько полых кирпичей. Теперь он внимательно смотрел на них, как на зеленые точки, на которых он концентрирует внимание перед лекцией.
— Мы договорились собраться всем вместе и впервые поговорить на языке Ахерона. Какой нормальный человек поверит в то, что язык способен убивать? Я до сих пор не могу в это поверить…
— Но ты же знал, что случилось с Андреасом. И ты им не рассказал?
— Мы никогда не говорили об этом.
— Ты всех раздразнил и приехал только на следующий день, чтобы понаблюдать за результатами опыта.
Наум рассмеялся. Он посмотрел на Анну, как на судью.
— Ты в это не веришь. Ты так меня и не простила.
Я не стал говорить, что и он тоже кое-чего ей не простил.
— Кажется, мы теряем время. Ты тоже говоришь на мертвом языке.
— Ты специально задержался на день. Билеты были. Ты провел опыт, и результат превзошел все твои ожидания. Когда выйдет книга, которая расскажет об этой истории?
— Я рассказал тебе все, что знаю. Ты не можешь обвинить меня в убийстве из-за опоздания в один день. Теперь я хочу получить бумагу.
Я достал листок.
— Расскажи правду хотя бы Анне.
Я почти верил, что Наум скажет правду, и Наум был почти готов подвести черту, которая отделяла нас от правды. Но этого не случилось. Он бросился на меня, порывисто, но неловко — не отрывая взгляд от листка у меня в руках. Я встретил его ударом. Боднул головой в подбородок. Потом ударил его в живот. Он согнулся пополам и упал на грязный и влажный пол.
Анна встала на колени рядом с ним.
— Письмо, — попросил Наум тонким голосом.
— Правду, — сказал я.
— Письмо, — попросила и Анна.
Я хотел, чтобы она узнала правду, но ей эта правда была не нужна.
Я скатал письмо в шарик и швырнул его к ногам Наума. Он приподнялся, чтобы его подхватить. Потом уселся на кирпичный бортик бассейна.
Я сказал Анне:
— Он расскажет тебе всю историю в деталях. И предложит написать с ним в соавторстве новую книгу. И будет много-много переводов, но он так и не скажет того единственного, о чем действительно надо сказать.
Наум достал из кармана зажигалку и поднес огонек к письму. Мы — все трое — смотрели, как горит бумага. Когда письмо превратилось в пепел, единственным доказательством против Наума остался я сам.
XXVIII
Я позавтракал уже после полудня, потом совершил небольшую прогулку, а вернувшись к себе, почувствовал запах табачного дыма. Я даже подумал, что ошибся номером.
На моей кровати сидел мужчина и читал мои бумаги при свете настольной лампы.
— Что вы здесь делаете, комиссар?
Гимар, не скрывая досады, посмотрел на меня.
— Свою работу. Не беспокойтесь, я не нашел никакого компромата.
— А что вы искали?
— Поскольку вы посещали дальние комнаты, я подумал, не принесли ли вы что-нибудь из номера 316.
— Я даже не знаю, чей это номер — 316.
— Вас видели, когда вы прогуливались по отелю. Вас видели, когда вы возвращали ключи на место. Что именно вы там искали?
Я уселся на кровать. Гимар все знал.
— Объяснений.
— Нашли что-нибудь?
— Нет. Просмотрите бумаги, которые оставила Рина Агри. Вы сами увидите, что они ничего не объясняют.
Гимар надел пальто, которое лежало на кровати.
— Прошу прощения за табачный дым. Никак не могу бросить курить. Не снимайте куртку, мы выйдем вместе. Я вам расскажу свою историю, а вы мне — свою.
Гимар взял гостиничную пепельницу, полную окурков, и выкинул все окурки в мусорное ведро в ванной комнате.
— Куда мы пойдем? — спросил я встревоженно.
— Мне нужно кое-что проверить в комиссариате. Не беспокойтесь, вы не арестованы.
Кун был внизу и, увидев, как я спускаюсь в компании комиссара, явно забеспокоился.
— Куда ты собрался, Мигель?
— Мне нужно, чтобы мне подписали кое-какие бумаги. Я пригласил с собой сеньора Де Бласта как свидетеля, — ответил, не задерживаясь, Гимар. Я покорно махнул Куну рукой и последовал за комиссаром.
Снаружи нас ждал побитый «фиат-1500».