— Барн бы потварить чуву. Накайфосимся по хлопалки, — согласился второй.
— Законно, киней, — прищелкнул языком первый.
Второй метнул на меня короткий взгляд, передернул плечом:
— Жуковатый босна кнут, да фуцен. Шнивол — потеховый кент…
Такой же короткий, резкий, как удар хлыста, взгляд первого. И презрительно шипящее:
— Не жухарись. Брызни лупатками. Ерик — черт из чистой воды.
— Тогда — по-рыхлому, — осклабился второй.
— На водопадне и подрузделим, — сыто рыгнул первый.
Не доезжая двух остановок до станции «Спартак», девчушка-одуванчик стала пробираться к выходу. Двое, не торопясь, но властно, перед ними расступались, потянулись за ней. Я, нарочито прихрамывая, — за ними.
Электричка взвизгнула и укатила. Девчушка засеменила к лесу.
Двое, в обхват, метнулись за ней. На меня и не оглянулись — «кандыба ерик»…
Истошный девичий крик осколком резанул по сердцу. Я знал, что они не успеют. Знал, что успею я.
Оружие, к счастью для тех двоих, не понадобилось. После Ленинградской блокады я топал до Берлина в морской пехоте. Всякое случалось. Бывало и пожестче.
Я взял их, с финками, голыми руками. Кстати, оба были рецидивистами, числились в розыске.
А договаривались они, в переводе с блатного арго, вот о чем:
— Так что, дружище, изнасилуем? — первый.
— Хорошо бы изнасиловать. Наблаженствуемся по уши, — второй.
— Договорились, друг, — первый.
— Смышленый ты парень, да деревенский. Рядом — близкий человек, — второй.
— Не бойся. Посмотри. Старик — безвредный, — первый.
— Тогда по-быстрому, — второй.
— На станции и поработаем усердно, — первый.
…Такая вот недолга. На меня негодяи и не оглянулись.
На их «фене» я — хромой старик. Ну, а если б не я? Если б не владение этой самой «феней»? Изломали бы жизнь человеческую. И, кстати, доселе ломают. Нередко с использованием все той же «фени», именуемой еще «блатной музыкой».
Так что, может, заткнем уши и закроем глаза? Уподобимся страусам? Ах-ах, какой пассаж… Какая ужасная фразеология… Как можно пропагандировать подобный ужас?..
Нет! Чтобы бороться с врагом, надо его знать, знать все о его оружии и как им пользоваться на всех направлениях: от обороны до наступления по всему фронту.
В этой связи памятен мне весьма показательный случай.
Послала меня как-то супруга на базар купить картофеля, овощей, зелени. Экипирован соответственно — спортивный костюм, штормовка, авоська. Хожу по рядам, приглядываюсь, прицениваюсь, перебрасываюсь словом-другим с крестьянками. По ходу примечаю худенького, сухонького старичка с аккуратно подстриженными усиками и бородкой клинышком.
Решил понаблюдать за ним. Около плодов-экзотов (ананасы, киви) старичок задерживается. Глазеет, обескураженно потирает плешь. Цены «кусаются». Рядом — кучка зевак. Девушка в адидасовских, скорее всего «самопальных», кроссовках, с такой же хозяйственной сумкой, несколько женщин неопределенного возраста, базарные завсегдатайки, двое парней с заурядными лицами. Один — стриженный под «ёжик», другой — в меру патлатый. О чем-то беседуют. Смотрю, мой старичок навострил ухо. Я тоже прислушался:
— Грубáя лоханьша, боковичок, а? — «ёжик».
— Подшмонаем? — патлатый.
— Андрот, босна. Портик в наколе, — «ёжик».
— Только мас в таких мансах — тина. Маравихер мас, — патлатый. — Марку гоняю.
— Сухари. Замастырим, — подмигивает «ёжик».
— Запрессовано, асс-бобёр.
Миг — и между указательным и безымянным пальцем «ёжика» сверкнула желтая полоска.
Заточенный пятак, — отмечаю про себя, напрягаюсь и жду. Воров высшей квалификации, о чем свидетельствует почтительное обращение к «ёжику» асс-бобёр, надобно, брать с поличным.
Но я не успеваю. Упущенный мною из виду старичок опережает:
— Ломай копыта, шлапак, — спокойно, тихо, вроде ни к кому не обращаясь, говорит он, однако правая рука его ныряет подмышку потертого пиджачка. — Запорол бочину, долдон, — продолжает старичок. — Или тебе, про всяк случай, душничок разобрать?
«Ежик» ориентируется мгновенно:
— Упоролись! Канаем!
И парни, словно потревоженные окунем плотвички, разбежались в разные стороны.
Старичок улыбнулся женщинам-завсегдатайкам, кивнул девушке с «самопальной» сумкой, которая так и не поняла, что эту самую сумку вот-вот мог вспороть «ёжик», и стал уходить. Я догнал его. Познакомился. Он оказался пенсионером, юристом, в прошлом следователь в Питере. Он был безоружным. «Ныряние» руки подмышку — профессиональный жест, предполагающий наличие ствола. Все остальное — отменное знание воровского жаргона и психологический расчет.