Элизабет переходила от прилавка к прилавку, даже не оглядываясь на меня, и в обмен на купюры получала тяжелые пакеты, набитые покупками: фасолью с пурпурно-белыми полосками, золотистыми тыквами, фиолетовыми картофелинами вперемешку с желтыми и розовыми. Пока она расплачивалась за нектарины, я откусила зеленую виноградину от грозди с соседнего прилавка.
– Пожалуйста! – воскликнул низенький мужчина с бородой, которого я не заметила. – Пробуйте! Вкусный, спелый виноград! – Оторвав целую гроздь, он вложил ее в мою забинтованную ладонь.
– Скажи «спасибо», – проговорила Элизабет, но мой рот был уже набит виноградом.
Элизабет купила три фунта винограда, шесть нектаринов и пакет сушеных абрикосов. Мы сели на скамью с видом на бескрайнее зеленое поле. Элизабет поднесла желтую сливу к самым моим губам. Я наклонилась и стала есть у нее из рук; сок стекал по подбородку и капал на платье.
Когда осталась только косточка, Элизабет выбросила ее в траву и вгляделась в дальний край рыночной площади.
– Видишь прилавок с цветами, последний в ряду? – спросила она. Я кивнула. В кузове пикапа сидел мальчик, болтая над асфальтом ногами в тяжелых ботинках. Перед ним стоял стол, а на столе – розы, связанные в большие пучки.
– Это лоток моей сестры, – продолжила Элизабет. – Мальчика видишь? Он уже почти стал мужчиной. Мой племянник, Грант. Мы с ним не знакомы.
– Что? – удивилась я. Из вчерашнего рассказа Элизабет я поняла, что они с сестрой близки. – Но почему?
– Долго рассказывать. Мы с сестрой не разговаривали пятнадцать лет, не считая споров за землю после смерти родителей. Кэтрин взяла себе цветочную ферму, а я – виноградник.
Мальчик спрыгнул с кузова и отсчитал покупателю сдачу. На лицо ему упали длинные каштановые волосы, и он откинул их, прежде чем пожать руку пожилому мужчине. Брюки были ему коротковаты. Длинные тонкие ноги и руки были единственной чертой, роднившей его с Элизабет… или единственной, которую можно разглядеть издалека. Судя по всему, он хозяйничал в лавке один, и я задумалась, почему с ним нет матери.
– Странно, – заметила Элизабет, следя за движениями племянника. – Именно сегодня, впервые за пятнадцать лет, я чувствую, что скучаю по ней.
Мальчик бросил последний букет проходившей мимо паре, и Элизабет повернулась, обняла меня и прижала к себе. Я дернулась, но она впилась пальцами мне в бок, удерживая на месте.
Веточка омелы лежала у меня на животе. Я смотрела, как она поднимается и опускается в такт моему неровному дыханию. С тех пор как я получила послание незнакомца, мое сердце так и не вернулось к нормальному ритму.
Я не помнила, как тащила ведра с желтыми цветами. Должно быть, я все-таки их донесла, потому что к полудню они стояли в кузове пикапа Ренаты. Букеты сияли, как солнце, и катили по шоссе на чью-то почти зимнюю свадьбу. Я же растянулась на рабочем столе. Рената попросила подежурить в магазине, но покупателей не было. В воскресенье лавка обычно закрыта, и я не стала запирать дверь, но свет выключила. Я выполнила указание Ренаты, но сделала все, чтобы лавка выглядела не слишком гостеприимной.
Лоб взмок от пота, хотя утро выдалось холодное, и я оцепенела от восторга, граничащего с ужасом. Годами мои полные смысла цветочные послания оставались непонятыми, и это было не очень-то приятно. Страсть, понимание, несогласие или отказ – все это невозможно почувствовать, когда говоришь на языке, которого никто не понимает. Но всего одна веточка омелы изменила все, если, конечно, тому, кто ее подарил, известно ее значение.
Я пыталась успокоиться, ища рациональное объяснение, внушая себе, что это просто совпадение. Омела считается романтическим растением. Наверняка он представлял, как привяжет веточку красной лентой к деревянной раме над своим прилавком и усядется под ней в ожидании поцелуя. Он не настолько хорошо меня знал, чтобы понять: я ни за что не стала бы с ним целоваться. Но хотя мы обменялись всего парой слов, я не могла отделаться от ощущения, что он понимал – поцелуи исключены.
Я должна ответить. Если он снова вручит мне цветок и смысл его снова попадет в точку – значит, я все поняла правильно. Трепеща, я слезла со стола и пошла в холодильник и, усевшись среди цветов, стала обдумывать ответ.