У моего отца была травма осуждения, оставленная его родителями. Он родился во времена, когда дислексию еще не умели диагностировать, и ее проявления воспринимались как признак глупости человека. Мой отец бросил вызов желаниям родителей и выбрал свой собственный путь в жизни. Вместо того чтобы поступить в медицинский вуз, стать хирургом и принять от отца частную медицинскую практику, он плюнул в лицо их ожиданиям и поклялся добиться успеха в торговле.
Оба моих родителя добились успеха в своих областях и с чувством собственного достоинства вырастили нас с сестрой в шумном пригороде Америки. Однако зачастую мама слишком поспешно проецировала на других людей свое представление о несостоятельности, а отец навешивал ярлык «глупости» так же легко, как когда-то он достался ему самому. Уже будучи взрослым, я начал понимать, что так они переносили внимание на других людей, только чтобы заглушить те боль и разочарование, которые, с их точки зрения, давали их родителям некоторую власть над ними.
Помню, в детстве я спросил маму, что она чувствует к своему отцу.
– Даже не начинай, – ответила она.
– Тебя это расстраивает? – спросил я.
Она замерла, а потом наклонилась ко мне, пристально посмотрела и сказала:
– Я не доставлю этому мужчине удовольствия портить мне настроение.
Тут вошел отец и увел меня в комнату со словами:
– У твоей мамы был тяжелый день.
После того как я закрыл дверь комнаты, мама стала выплескивать эмоциональную боль на моего отца:
– Зачем задавать столько вопросов и бередить былое? Я столько пережила!
Отца это обидело, и он выпалил в ответ:
– Я просто пытался помочь! Почему ты кричишь на меня?
Несмотря на то что ссоры родителей ощущались мной как борьба двух половинок моего мозга, их конфликты стали для меня странным образом увлекательными. Каждый из них обвинял другого в том, что тот чего-то не знает. Они проходили двенадцать раундов словесного бокса, пытаясь убедить другого в его неправоте, а громкость и накал все нарастали. Я боялся, что они могут как-то навредить друг другу, что соседи услышат и вызовут полицию, или что все кончится разводом.
В глубине души я понимал, что любовь родителей не продержалась бы без их созависимости, и с раннего возраста взял на себя обязательство быть их бессменным семейным психологом. Это было отчаянной попыткой подавить постоянный конфликт, в надежде дать семье хоть какую-то передышку и установить мир. Хотя подобное мое участие стало еще одной стороной созависимости, было невозможно удержаться, когда их ссора достигала определенной точки кипения. Как-то раз я выбежал из своей комнаты и крикнул, чтобы они успокоились, пока не приехала полиция. Повернувшись к маме, я сказал:
– Он просто старается любить тебя!
Она тут же вошла в роль жертвы:
– Почему ты кричишь на меня?
И тогда вмешался отец:
– Не разговаривай так с матерью!
Его слова больно ужалили своим предательством. Я подумал: «Мамин внутренний монстр избивает тебя до полусмерти, но ты встаешь на ее сторону, чтобы тебе меньше досталось, когда вы продолжите ругаться в спальне?» Это вызвало у меня ярость.
Изначально я использовал свою поведенческую модель спасательства, чтобы справиться с внезапными вспышками эмоциональной нестабильности в своем окружении. Но она приобрела иной смысл с началом моей карьеры как эмпатического целителя. В первые несколько лет я разработал идеальный рецепт углубления в созависимость, назвавшись духовным спасителем и окружив себя жаждущими спасения людьми. Я делился с другими сердечными озарениями, но почему-то не мог избавиться от ощущения, что на самом деле это вовсе не помогает им научиться принимать самих себя. Чем чаще проявлялась моя склонность перебивать кого-то во имя собственного синдрома спасителя, тем больше я понимал ограниченность этого подхода.
Решение, которое помогло отключить внутреннего духовного наставника, пришло ко мне с воспоминанием о склонности моих родителей к осуждению. Вспоминая те моменты жизни с объективной точки зрения, я задался вопросом: «Как описать то, что делали родители?» И ответом было: «Они обесценивали». Тогда я спросил себя: «А что является противоположностью?» – и сразу понял, что это «признание ценности» или просто «признание».
Получив это духовное озарение, мне захотелось сделать все, чтобы предоставить пространство для признания опыта других людей. Когда это понятие начало формироваться во мне, я обнаружил новые горизонты целительства. Неважно, чего человек не знает или что ему нужно понять, – суть в том, чтобы с любовью принять его и дать возможность осознать глубочайшие истины. В тот момент я почувствовал, что действительно исцеляю людей, независимо от их потребности в спасении.