«ЯЗЫК НАШ СВОБОДЕН»
Язык — одна из основ жизни нации, ее объединения и самосохранения; уникальный и единственный инструмент мысли; состояние языка определяет возможность народа постигать меняющийся мир, находить свое место в нем и интегрироваться в общечеловеческие процессы развития. Исходя из этого, журнал «Знамя» в начале 2006 года открыл новую рубрику «Родная речь». Под этой рубрикой уже были опубликованы статьи филологов, культурологов, преподавателей русского языка. Подводя некоторые итоги обсуждения проблем русского языка в уходящем году, редакция предложила тем, для кого язык является не только средством общения, но и непосредственно орудием их творческого труда — поэтам и прозаикам, — ответить на следующие вопросы:
1. В открывшей дискуссию статье М. Эпштейна «Русский язык в свете творческой филологии» (№ 1) утверждалось, что творящая функция русского языка в последнее время заметно ослабела, новые слова практически не создаются, в то же время речевая практика, язык массмедиа, Интернет заполняются огромным количеством заимствований из иных языков (преимущественно английского), и выглядевший недавно фантастическим предположением переход на латиницу может оказаться ужасным, но закономерным результатом сложившейся ситуации. И. Левонтина, косвенно возражая М. Эпштейну, в статье «Шум словаря» (№ 8) доказывает, что творящая функция языка реализуется ныне в переосмыслении и придании новых значений давно существующим в языке словам, в адаптации (а порой тоже переосмыслении) иноязычных заимствований и ка┬┬лек, во встраивании их в живую плоть языка. На чьей стороне правота в этом споре?
2. Г. Гусейнов в статье «Жесть» (№ 4) пишет, что «жалобы на „порчу языка“ — это не что иное, как проявление слабоумия»: язык живет и развивается, главное — «интересы коммуникации сегодняшних его носителей», то, что происходит ныне с русским языком, его раскрепощение — неизбежное следствие «фальшивой модальности долженствования», определявшей отношение к языку в советскую эпоху. В то же время В. Елистратов настаивает на том, что «в трехмерном пространстве русского языка» (так и называется его статья в № 9) должен существовать баланс между языками культуры, идеологии и коммерции, если же этот баланс нарушен — деградация неминуема. Какова ваша позиция?
3. Считаете ли вы, что писатель в сегодняшней ситуации может повлиять на состояние русского языка, и ставите ли вы такую задачу перед собой?
Максим Амелин
Споры о языке возникают и яростно ведутся в России примерно раз в столетие, когда неожиданно выясняется, что к происходящим в сознании своих носителей переменам русский язык вновь и вновь оказывается не готов, словно московские власти к непонятно откуда берущейся зиме с морозом и снегом. Как правило, спорящие стороны занимают крайне противоположные и непримиримые позиции, без возможности какого бы то ни было диалога и сотрудничества, в результате чего русский язык выплывает как-то сам, оставляя себе необходимое и благополучно избавляясь от ненужного и наносного, — морозы спадут, снег растает, наступит весна. И тишь да гладь воцаряются до следующего раза.
То, что с нашим «великим и могучим» не все в порядке, — не новость. Кн. П.А. Вяземский в «Записной книжке» (1864–1868) сетовал: «Русский язык богат сырыми материалами, как и вообще русская почва. Отделка, оправа, изделие плохо даются нам. У нас в языке крупные ассигнации: в мелких недостаток, потому и вынуждены мы прибегать к иностранным монетам. Язык наш богат в некоторых отношениях, но в других он очень беден. Наш язык не имеет микроскопических свойств. Мы все выезжаем на слонах; а человеческое сердце есть кунсткамера разных букашек, бесконечно малых, улетучивающихся эфемеров». Действительно, русские слова не слишком богаты оттенками значений, а для многих вещей и понятий вообще не существует именований. Так, например, при невероятно разработанном и разветвленном мате, предмете нашей национальной гордости, скудость или почти полное отсутствие языка интимно-эротического можно считать нормой.
А между тем: чего нет в языке, того нет и в сознании его носителей. И если на уровне лексики с языком еще можно что-то сделать, искусственно расширяя ту или иную область понятий путем непривычной аффиксации, сложения основ или наращивания новых значений на старых словах (по методу профессора Эпштейна), то как быть с морфологией? Приведу один пример, некогда меня поразивший: во всех романских, германских и даже славянских языках чрезвычайно важны быть и иметь (кtre et avoir; essere ed avere; to be & to have; byc┬┬ i miec┬┬; бути й мати, etc.), равноправно служащие в качестве вспомогательных глаголов для образования сложных времен (даже в родственном украинском), во всех — кроме русского, где иметь бездействует, а быть не принимается в расчет и зачастую опускается. Все современные обороты с иметь суть заимствования, кальки с иноязычных оборотов (иметь честь, иметь возможность, иметь в виду и проч.). В церковнославянском с этим глаголом было все нормально, но в русском он почему-то не прижился.