— Поездил немножко? — спросила она.
— Можно сказать, — ответил он.
Она достала варенье, замороженное еще с прошлого лета, немного дорогого сыра и сладкий плавленый сырок. Все это она поставила перед ним полукругом. Еще она достала молоко и налила его в стакан.
— Ешь давай, — сказала она.
— Зря ты сидишь меня ждешь, — сказал он вдруг и посмотрел на нее.
— Мне не заснуть, — ответила она, едва заметно улыбнулась и убрала волосы со лба.
— Не заснуть?
— Нет, как и тебе, — ответила она. — Ты ведь тоже не спишь, а?
На это он ничего не ответил, только посмотрел на нее с улыбкой. Потом они молчали. Было хорошо. До утра долго, день начнется нескоро, когда еще Ингеманн встанет. А пока они вдвоем. Было хорошо, немного непривычно, но очень просто, и ей хотелось, чтобы это продлилось подольше. Он ел жадно, она отрезала еще несколько кусков хлеба, положила их на край его тарелки и попыталась улыбнуться. До чего приятно наблюдать, как он ест. Так было всегда: чем больше он ел, тем лучше она себя чувствовала.
— Ночь сегодня холодная, — сказал он, жуя и глядя задумчиво в окно.
— Мерзнешь? — спросила она. — Принести свитер?
Он покачал головой, допил молоко из стакана и встал. Она поняла, что все кончилось.
— В Порсангере тоже, наверное, было холодно? — спросила она внезапно.
— Минус сорок, — ответил он не глядя.
Она встала.
— Может, расскажешь что-нибудь, а, Даг? — сказала она и почувствовала, как краснеет. — Тебе ведь есть что рассказать… Мы с папой почти ничего не знаем.
Движения Дага замедлились.
— Что ты хочешь, чтобы я рассказал? — сказал он.
— Что случилось на самом деле.
Он долго смотрел на нее, потом почти незаметно покачал головой.
— Что случилось на самом деле?
— Да, — ответила она спокойно, — что с тобой случилось.
— Со мной? Ты это о чем?
Она подошла ближе, и Даг словно вмерз в пол. Она подошла совсем вплотную и вдруг почувствовала от него запах дыма.
— Ты такой… ты стал… может, расскажешь, Даг? Ну пожалуйста. Расскажи мне все.
Они стояли посреди кухни, освещенные светом лампы на потолке, придававшим жирный блеск его волосам. Она смотрела на него умоляюще, потом опустила взгляд, увидела его расстегнутую сверху рубашку, руки, коричневые вельветовые брюки, носки.
— Мама, ты плачешь?
Она не ответила. Только стояла совсем близко, закрыв глаза.
— Хочешь, чтобы я рассказал? — спокойно продолжил он.
— Да, Даг, я была бы очень рада.
Она слышала, как он глубоко вздохнул. Она сглотнула и вдруг услышала отчаянное биение своего сердца. Посмотрела на сына, а он снова стоял с этим застывшим лицом, как тогда, в первый раз, в комнате. И тут она похолодела от страха.
— Даг, — прошептала она.
— Мама, — сказал он тихо густым голосом.
— Не хочешь?
— Это… мама, это….
Он слегка покачал головой.
— Пойдем, Даг, — сказала она резко. — Сядем в гостиной.
Она пошла вперед, а он нерешительно последовал и остановился в дверях.
— Не хочешь? — повторила она.
— Мама, я…
— Может, сначала поиграешь немного? — предложила она вдруг.
— Сейчас?
— Тихонечко. А потом поговорим.
Он долго стоял и смотрел на нее, потом улыбнулся, и у нее внутри все оттаяло.
Пианино они купили для него. После того как он начал постоянно ходить к Терезе. Ему нужно было заниматься дома. Так и получилось. Ингеманн купил инструмент в доме, где умер хозяин, привязал его к крошечному прицепу, который прикрепил к пожарной машине, и вместе с Дагом они привезли пианино домой. В дом его заносили вместе с Альфредом и еще несколькими соседями. Она так хорошо помнит тот день. Это было в день, когда привезли пианино, говорили они потом, будто о ребенке. Только увидев, как вносят инструмент, она поняла, насколько он тяжелый, и, когда его наконец поставили на место у окна, она во всеуслышание заявила, что это пианино никогда больше не будут двигать.
Он сел на табуретку, внимательно глядя на нее.
— И что же мне сыграть?
— Решай сам, — ответила она. — Что угодно.
— Что угодно?
Он размял пальцы, как пианист на концерте. И заиграл. Так тихо, что только они вдвоем могли услышать. Заметно было, что он давно не играл, иногда немного ошибался, но все-таки. Навыки медленно восстанавливались. Он играл. Она стояла за ним, смотрела на его спину, затылок, волосы, которые уже сильно отросли и стали почти как раньше. Она взглянула на открытку, все еще стоявшую среди кубков, посмотрела на фотографию солдата на вышке, на бесконечную, покрытую снегом равнину и на границу с русскими — белую нехоженую улицу, уходящую мимо вышки в бесконечность.