Затем на большой скорости подъехало еще четыре автомобиля. Они остановились чуть позади пожарной машины, фары погасли, и к дому подбежали четверо одетых в черное мужчин.
— Там, возможно, остались люди, — прокричал молодой человек. На нем была тонкая белая рубашка, развевавшаяся на его худом теле. Он подсоединил два рукава к мощному насосу спереди пожарной машины, два других рукава были готовы принять воду. И в эту секунду что-то так громыхнуло в глубине пламени, что земля задрожала, и люди пригнулись, будто осколки снаряда попали им в животы. Кто-то засмеялся, только невозможно было разглядеть, кто именно, а Одд Сивертсен обнял Улава и Юханну и нежно, но в то же время твердо подтолкнул их от дома, вверх по склону. На этот раз они не возражали. Он завел их к себе в дом и набрал номер Кнюта Карлсена. Тот сразу же пришел вместе с женой, их разбудили сирены и чудовищное пламя, и в течение последующих часов было решено, что Улав и Юханна поселятся в цокольном этаже у Карлсенов, пока ситуация не разрешится.
Море огня волнами ходило по небу, но Улав и Юханна этого уже не видели. Свет менялся от белого к ржаво-красному и от фиолетового к оранжевому. Поистине феерическое зрелище. Сияющий дождь искр взметнулся вверх, когда рухнул каркас здания, несколько секунд парил в невесомости, прогорел и исчез. Листва на деревьях свернулась. Дикие огненные птицы пропали, они наконец-то смогли оторваться друг от друга. Теперь горело тихо, были видны высоко поднимающиеся языки пламени. Подъехало еще несколько автомобилей. Люди выходили, оставляя дверцы открытыми, плотнее запахивали на себе куртки и медленно подходили к пожарищу. Среди них был и мой отец. Я представлял себе, как он подъехал на голубом «датсуне», припарковался на небольшом расстоянии от дома и вышел, как и остальные, но мне никогда не удавалось как следует представить себе его лицо. Он был там, я знаю, он был перед горящим домом Улава и Юханны в ту ночь, но я не знаю, о чем он думал или с кем говорил, и никак не могу представить себе его лицо.
Сад покрылся пеплом, крупные хлопья долго парили в воздухе, прежде чем опуститься на деревья и припаркованные машины, словно снежинки. Мотоцикл завелся и исчез, унося двоих молодых людей. Один в шлеме, другой без.
Никто ничего не мог поделать. Дом Улава и Юханны сгорел дотла.
Остались только печные трубы. Большинство машин разъехались под утро. Дым висел тонким прозрачным туманом над садом и между деревьями. У двоих в подвальном этаже Кнюта Карлсена не было другой одежды, кроме ночных рубашек. А еще была сумка. И в ней три тысячи крон.
В четыре часа рассвело, и запели птицы. Их оживленное пение было чудесным, шумным ликованием, которое смешивалось со звуками все еще работающих насосов. Воды нужно было много, шланги раскатали по крутому склону прямо к озеру Ливанне и качали воду на тридцать метров вверх.
Три журналиста и несколько фотографов бродили по пепелищу. Сначала они поговорили с ленсманом Кнютом Куланном, затем поднялись по склону и постучали в дверь цокольного этажа. Им удалось поговорить с Юханной, Улав лежал на диване, укрытый пледом, смотрел в потолок и, казалось, находился в другом мире. На вопросы Юханна отвечала спокойно и сдержанно и каждый раз говорила одно и то же. Медленно, чтобы они успевали записывать. Потом ее фотографировали. Несколько фотографий с разных точек, и только фотографии смогли передать растерянность на ее лице, которое появилось в тот же день во всех местных газетах — «Федреландсвеннен», «Сёрланне» и «Линдеснес». Брови обгорели, на лице сажа, на лбу царапина. Она напоминала шахтера, выжившего после аварии на шахте.
В остальном она была спокойна.
Позже, когда все ушли, она вспомнила про челюсть, оставшуюся в стакане вместе с челюстью Улава, но поняла, что больше нет ни зеркальной полочки, ни стакана, ни зубов, ее или Улава. Я всегда представлял себе этот удивительно ясный, леденящий душу момент, когда она осознала, что потеряла совершенно все, даже собственные зубные протезы, и только теперь по ее щекам потекли слезы.
С самого детства я слышал историю о пожарах. Сначала от родителей, и только когда я подрос и услышал ее от других, до меня дошло, что она была правдой. Какое-то время речь о ней не заходила, но потом она вдруг снова всплывала в случайном разговоре, в газетном заголовке или просто в моем сознании, без особых на то причин. История эта преследовала меня тридцать лет, но я не знал, что же точно произошло. Помню, ребенком я сидел на заднем сиденье «датсуна» по дороге к бабушке с дедушкой в Хейволлене, и мы проезжали мимо дома, где живет пироман. В этот момент я словно чувствовал что-то чужое и привлекательное, а потом мы проезжали дом Слёгедаля, композитора и органиста Домского собора в Кристиансанне, и отец обычно показывал на старый пологий подъем к сараю. «Здесь горело, когда тебя крестили», — говорил отец, и постепенно я как-то связал пожары с самим собой.