Он так и остался жить дома на Скиннснесе, в центре заколдованного круга. Позже он получил постоянную работу в коммуне, занимался вывозом мусора. Он приступал к работе ни свет ни заря, объезжал поселок на синем коммунальном пикапе и закидывал черные мешки с мусором в кузов. Работа ему нравилась. Он просто создан для этой работы. У него был постоянный маршрут, и он начал засекать время и следить, за сколько проходит маршрут. Никто не укладывался в его время, а он умудрялся работать еще быстрее, экономя по несколько секунд. Он выскакивал из машины, перебегал двор, хватал черный мешок, закидывал его на грузовую платформу, вскакивал в кабину и ехал дальше. Он забирал мусор дома в Клевеланне и у бабушки в Хейволлене. Я это помню, и еще помню, как мне о нем рассказывали. Это он, тот самый. Помню настороженность большинства. Кто это в сумерках едет? Это пироман, что ли? Тот, из-за которого поселок с ума сходил. Тот, кто сжег восемь домов и чуть не отправил на тот свет четырех стариков. Уж не он ли? Теперь он объезжал поселок и забирал мусор. И делал это быстрее всех. Спустя какое-то время начали поступать жалобы. Он мчался так быстро, что часть мешков вылетала из кузова и оставалась валяться на дороге. Я и сам однажды видел мусорный мешок в канаве в Воллане, идя от автобусной остановки. Но мне тогда в голову не пришло связать его и пиромана. Даг проезжал по маршруту все быстрее и терял все больше мешков. Подлетал к дому, тормозил так, что машина шла юзом, выскакивал, хватал мешок, закидывал наверх, садился за руль, несся дальше. Дальше. Дальше. Следующий дом. И еще один. Быстрее. Еще быстрее. Он быстрее всех. Он наверху, один.
В итоге его уволили. Он снова сидел один в большом пустом доме. И однажды продал его и уехал, и хотя в доме жили теперь совсем другие люди, его все равно называли домом пиромана. Теперь Даг находился в свободном полете. У него не было никого и ничего. У него, когда-то такого любимого и желанного. Такого доброго и всеми любимого. Такого славного мальчика. С такими перспективами. И что теперь?
В первый и последний раз он пролетел на вертолете над поселком, который очень любил, к которому был искренне привязан и жить в котором не мог. Сидя там, наверху, он смотрел вниз на большие и маленькие дороги, проходившие сквозь лес. Он так хорошо их знал, он так ловко уходил по ним от опасности тем летом двадцать семь лет назад. Он смотрел на белые дома и выкрашенные красной краской сеновалы. А вот и пожарная часть, почти совсем скрытая деревьями. Вот дом Слёгедалей, дом Терезы, дом Эльсе и Альфреда. Он видел дом поселковой администрации и старый молельный дом в Браннсволле, теперь это просто жилой дом. Он заметил и дом на Скиннснесе, совсем в отдалении от других. Он все успел заметить. Но людей не увидел.
Меньше чем через два года, весной 2007-го, он умер, через двадцать девять лет после пожаров. Вечером он лежал один в постели, когда лопнула артерия в животе. Кровь словно чернила стала просачиваться по всему телу. Вероятно, боли не было, лишь погружение в сон, медленный уход. Сон пришел как долгожданный друг.
Я сижу на чердаке в здании бывшего банка и смотрю на Ливанне. Я передвинул письменный стол ближе к центру комнаты, так что теперь вижу только небо и воду, словно стою на мостике корабля. Вижу, как по небу со стороны моря плывут облака, береза клонится на ветру, и тени от нее танцуют по стене, как и раньше. Весна. Я скоро буду готов, больше писать не о чем. Я встаю, иду к окну, кладу руку на стекло.
И тут…
Тереза пишет об одном эпизоде последнего года жизни Альмы. Они ведь по-прежнему были соседями, и из окна кухни она видела, как Ингеманн выкатывал Альму в кресле на утреннее солнце. Здесь, на веранде, она и сидела до полудня, в основном одна, постепенно до нее доходила тень от дома, и тогда он закатывал ее обратно в дом. Однажды Тереза увидела Альму возле дороги далеко на равнине. Ее вез молодой человек, и, когда они подъехали ближе, Тереза поняла, кто это. Тереза не знала, что он уже вернулся домой. Больше никогда она их вместе не видела. Непохоже было, чтобы эти двое говорили друг с другом, оба смотрели прямо перед собой и отбрасывали бесформенные тени, в итоге сливающиеся в одну. Этот эпизод описан в письме. Оно датировано 23 мая 1988 года. Через десять дней Альма умерла, и ее, без ступней, положили в гроб. Не знаю, кому Тереза писала это письмо, но отправлено оно не было. Начиналось оно словами:
Дорогой друг!
Позволь мне написать об этом, прежде чем я сгорю.