При этом для изделий IV в. до н. э. из Прикубанья характерны и сугубо местные особенности. Нигде, кроме как на Кубани, мы не встретим не только сложного рисунка плоских голов оленей, но и вообще ажурных предметов в зверином стиле, выполненных на плоских гравированных пластинах; нет нигде в степях и «цилиндрически» смоделированных изображений животных. Откуда же они взялись?
Головы оленей с сильно разветвленными рогами А. К. Коровина склонна объяснять античным влиянием на звериный стиль Прикубанья, которое будто бы и определило его специфику{301}. Вывод исследовательницы основан на сходстве рисунка рогов с известным античным орнаментом — пальметкой, которая действительно смотрится ажурной и имеет в своей конструкции завитки, но на этом кончается ее сходство с рогами оленей IV в. до н. э. Вспомним, композиция рисунка рогов оленя непременно асимметрична, что объясняется исходным прототипом этих изображений, в то время как пальметка — столь же обязательно симметричная фигура. Такой она и воспроизводилась там, где ее действительно заимствовали, — именно под ее влиянием рога оленей из Семибратних курганов приняли симметрично-разветвленную «пальметочную» форму. По этому принципу стали строить симметрично не только рога, но и фигурки оленей в целом, и такие фигурки действительно похожи на пальметку.
В оформлении же рогов оленей IV в. до н. э. греческая пальметка едва ли играла какую-либо роль. И поскольку их сходство с пальметкой — единственный аргумент в пользу античного влияния на звериный стиль этой группы памятников, причины своеобразия этих Прикубанских вещей следует, видимо, искать в другом. А сложный вычурный рисунок рогов, их схематичность и условность происходят от принципа усиления основных признаков животного, всегда существовавшего в зверином стиле, и тенденция к схематизации изображений — его естественное следствие.
Итак, мы остановились на том, что наиболее характерные, специфические для Прикубанья черты — это «цилиндрическая» моделировка и плоские гравированные изображения. Само сочетание этих признаков наводит на мысль об их происхождении: именно таким образом моделировались изображения животных в искусстве кобанской культуры. Эти приемы стилизации глубоко традиционны для кобанского искусства и встречаются на различных предметах с глубокой древности. Они сохраняются и в скифское время и существуют в памятниках позднекобанской культуры, таких, как Казбекский клад{302}, Камунта{303}, Фаскау{304}, Рутха{305}, погребении в колодцах Кобани{306}, Архон{307}. Принадлежность этих памятников к позднему периоду кобанской культуры давно доказана{308}. До интересующего нас времени доживают и так называемые бляхи типа Исти-Су{309} с гравированными изображениями животных{310}.
Близкое соседство кобанской культуры с племенами, населявшими Среднее Прикубанье, позволяет предположить, что именно из искусства этой соседней культуры в звериный стиль пришли новые и нигде более не встреченные признаки. Это вполне правдоподобно, если учесть, что скифы давно ходили через Кавказ, что степные кочевники вполне могут вступать в контакт с горцами и для кавказской ситуации этого времени такие контакты зафиксированы{311} и вещи скифского облика встречаются в памятниках Кавказа{312}. Но почему при столь давних связях только в IV в. до н. э. в зверином стиле появляются кобанские черты? Читатель, должно быть, уже заметил, что как только перед нами встают вопросы, ответ на которые не лежит на поверхности, их решение откладывается, и, наверное, ожидает подобного и сейчас. Так оно и есть: эту проблему мы рассмотрим позже, когда будем располагать большим количеством наблюдений (хотя некоторые параллели с других территорий заметны уже сейчас).
Пока же можно констатировать тот факт, что кобанское влияние не изменило самого принципа изображения животных и не нарушило основ изобразительной системы скифского звериного стиля. Кубанская моделировка поверхности тела сочетается в Прикубанье с принципом усиления, акцентирования основных признаков животного — кстати, в кобанском искусстве этот принцип отсутствует.
Итак, из чего же сформировалась специфика звериного стиля Прикубанья? Некоторые характерные черты этого искусства V–IV вв. до н. э. находят параллели на столь широкой территории, что о локальности их как таковых едва ли стоит вести речь. Может быть, в таком случае более целесообразно обратить внимание на сочетание черт различного происхождения и проверить, насколько оно индивидуально. Так, в памятниках V в. до н. э. признаки искусства азиатской степи сочетаются с признаками античного искусства.
Такое совмещение разнородных черт действительно встречается нечасто. Достаточно сказать, что оно не характерно ни для одной из упомянутых областей евразийской степи, его можно встретить лишь южнее и западнее. Именно таким сочетанием признаков отличается придворное искусство ахеменидского Ирана, а также греко-персидский стиль, сложившийся в западных провинциях державы Ахеменидов. Сходное сочетание характерно и для искусства Фракии того времени, что дает основания некоторым исследователям предполагать фракийское влияние на звериный стиль Прикубанья{313}. Но ведь искусство Фракии в то время находилось под сильным воздействием искусства Ахеменидов, в основе которого, в свою очередь, лежали более ранние связи фракийской культуры с иранской{314}. Поэтому доказать именно фракийское влияние можно, лишь найдя такие признаки, каких не было бы в искусстве ахеменидского Ирана (подобно тому как это установлено для конского убора Среднего Приднепровья, в оформлении которого фракийские признаки не совпадают с ахеменидскими). В Прикубанье подобные признаки пока не выявлены, поэтому наиболее вероятное объяснение — общее влияние греко-персидского искусства на Прикубанскую и фракийскую традиции. В Семибратних курганах найдены предметы греко-персидского стиля, и это подтверждает вывод о том, что в памятниках этого круга мы имеем дело не со скрещением двух влияний — греческого и иранского, — а с воздействием уже готового стиля.
Предметы из курганов IV в. до н. э. вписываются в общую картину звериного стиля азиатских степей в такой же мере и по тем же признакам, что и произведения V в. до н. э., и при этом настолько же из нее выделяются. Отличает их соединение общих степных признаков с признаками искусства кобанской культуры, а также весьма высокая степень стилизации изображений, свойственная логически поздним произведениям звериного стиля.
И наконец, напомним еще раз, что в произведениях скифского звериного стиля Прикубанья V–IV вв. до н. э. принципы изобразительной системы сохраняются, несмотря на обилие заимствованных черт. Более того, привнесенные черты получают новое развитие на местной почве — так происходит с фантастическими существами, получившими своеобразную местную трактовку, и с композициями, интерпретированными по-своему изобразительной традицией скифского звериного стиля.
Итак, мы подошли к концу. Разумеется, за пределами нашего внимания остались целые области с многочисленными памятниками, да и среди того, что было освещено, не все было рассмотрено в равной мере подробно. Тем не менее мы располагаем информацией, достаточной для того, чтобы поговорить о характере наблюдаемых явлений и породивших их процессов.
Мы не только убедились в том, что звериный стиль существует в виде локальных вариантов, но и обнаружили, что местная специфика в значительной мере определяется заимствованными чертами — греческими, иранскими, фракийскими, кавказскими, китайскими. Шире всего распространяется влияние Греции и Ирана: эллинизированные образцы звериного стиля распространены в европейской части степи, а признаки иранского, в том числе и греко-персидского, искусства встречаются в зверином стиле ее восточных областей, на территории же Прикубанья границы двух этих обширных ареалов пересекаются. При этом пахмятники скифского звериного стиля в Причерноморье окрашены еще и фракийским влиянием, в Прикубанье — кобанским, а на востоке степи — китайским.