Другими словами, те три варианта, которыми располагает традиционное правило о последовательности времен (одновременность, предшествие и предстояние), должны быть освобождены от своей метафизической раздельности и от своей полной неподвижности так, чтобы каждая из этих категорий бралась в ее становлении, в ее семантической текучести и не оставалась в мертвом и неподвижном виде. Тогда и получится то, что мы фактически имеем в живом латинском языке, а именно, после исторического времени главного предложения, в конъюнктивном придаточном предложении всегда может ставиться какое угодно, совершенно произвольно выбранное время; и для выбора этого времени, в конце концов, совершенно нет никаких формальных ограничений, а определяется он исключительно только намерениями пишущего или говорящего. Правда, для каждого такого намерения имеется своя собственная, внутренне закономерная структура сложного предложения, так что здесь нет никакого грамматического хаоса, а имеется только полный грамматический порядок. Однако принципов этого грамматического упорядочения по латыни бесконечное количество.
8. Модальная совместность законов придаточных предложений в зависимости от семантической текучести этих последних
(косвенные вопросы)
До сих пор мы рассматривали значение времени, в котором выражены действия придаточного предложения, для самого придаточного предложения и тем самым для всего сложного предложения. Однако наряду с временным основную роль в структуре придаточного предложения играет модус, который так же текуч и непостоянен, как и время. Классическое правило последовательности времен щеголяет своей простотой и неуязвимостью только потому, что авторы учебников и руководств представляют себе модус опять-таки в виде застывшей глыбы, недоступной никаким переменам и никакому становлению. Конечно, если брать индикатив и конъюнктив, как некоторого рода предельные точки модального становления, то они оказываются чем-то устойчивым, постоянным и, если угодно, неподвижным: индикатив не есть конъюнктив, и конъюнктив не есть индикатив. Но эти предельные точки ни в коем случае нельзя абсолютизировать и превращать в метафизически-неподвижные абстракции. Это только пределы для бесконечно разнообразного приближения к ним неисчислимого количества модальных оттенков, которые меняются от фразы к фразе, от абзаца к абзацу, от произведения к произведению, от писателя к писателю, и от эпохи к эпохе.
Выше нам приходилось говорить о разной степени придаточности и о том, что между придаточным и главным предложениями возможны бесконечные переходы, накладывающие каждый раз свою собственную печать на всю структуру сложного предложения. Сейчас можно сказать, что разная степень модальности есть одна из самых ярких выражений этой разной степени придаточности придаточного предложения. Для иллюстрации мы возьмем такую казалось бы несомненную в латинском языке грамматическую категорию, как косвенно-вопросительное предложение.
Никому и в голову не приходит, что сама косвенность и сама вопросительность есть текучая категория, а не какие-то твердые камешки, которые можно сколько угодно перекладывать из одного ящика в другой. Косвенный вопрос, с одной стороны, может сливаться с обыкновенным придаточным предложением и представлять собою твердое и устойчивое дополнительное предложение. Косвенность такого косвенного вопроса будет максимальная, а его вопросительность – минимальная. Однако можно себе представить и противоположную крайность: косвенный вопрос по своей интонации приближается к прямому вопросу; и этому способствуют те выражения главного предложения, от которых этот вопрос формально зависит. Косвенность такого косвенного вопроса – минимальная, он тут меньше всего является дополнительным предложением; и вопросительность его – максимальная. Между этими двумя крайностями и распределяются все оттенки косвенного вопроса, то более близкие к дополнительному придаточному предложению, то более близкие к прямому вопросу. Но эта текучая семантика косвенного вопроса тотчас же отражается и на его модальной структуре.