1) непосредственное восприятие исходного текста;
2) заимствование уже существующего у какой-либо другой группы (реже — индивида) текстового концепта, репродуцируемого молвой; 3) восприятие реинтерпретации исходного текста в рамках иного жанра (с.79-80).
Г.Г.Слышкин выделяет следующие функции концептов прецедентных текстов в дискурсе:
1) номинативную;
2) персуазивную;
3) людическую;
4) парольную.
Номинативная функция — это выделение и обозначение всего познаваемого человеческим сознанием, чаще всего это прямое цитирование. Языковая личность прибегает к использованию текстовых реминисценций в номинативной функции, стремясь к оригинальности и нестандартному выражению мысли, например: "Он и стихи пишет…" — "Служил Гаврила хлебопеком?". Приведенная в ответе цитата из И.Ильфа и Е.Петрова является символом литературной халтуры. Под персуазивной функцией понимается возможность использования концепта прецедентного текста с целью убеждения коммуникативного партнера в своей точке зрения. Людическая функция — это вид языковой игры. Текстовую реминисценцию, направленную на доказательство принадлежности говорящего к той же группе (социальной, политической, возрастной и т.д.), что и адресат, в книге предлагается называть парольной (например, в средние века от подозреваемого в колдовстве требовали прочесть молитву).
В каждом высказывании есть нечто стандартное, основанное на возможности быть понятым другими, и нечто новое, связанное с меняющимися ситуациями общения. Вопрос о связи нового, креативного и стандартного, стереотипного в языке, языковом знаке, содержании языкового знака относится к числу важнейших для семантической теории (Алейников, 1988; Борботько, 1998) и заставляет нас еще раз задуматься о конвенциональности знака, его контекстной обусловленности и степени смысловой свободы, с одной стороны, и о типах общения, которые можно выделить на основе признака креативности как смысловой свободы знака, с другой.
Существует ли связь между предметом и обозначающим его словом? Эта проблема волновала античных философов и до сих пор вызывает споры.
С позиций конвенциональности знака такая связь признается условной, в реальном обиходном общении осознание внутренней формы слова не играет первостепенной роли, главная характеристика знака — целевая предназначенность, основанная на заместительности (материального) носителя, — не требует актуализации имянаречения как первого этапа существования знака. Практика общения показывает, что единицы основного словарного фонда — это слова со стертой мотивацией, их этимология устанавливается только в результате специального исследования. Результаты этих изысканий носят часто предположительный характер, тем не менее успешность общения не зависит от глубокого проникновения в значение способов общения. Более того, стоит задуматься в процессе общения о значении слов, которыми мы пользуемся в повседневной речи, и естественная плавность и безыскусственность речи неизбежно нарушаются: несомненно, был прав А.М.Пешковский, заметивший, что "дикари просто говорят, а мы все время что-то "хотим" сказать" (Пешковский, 1925, с.116).
С позиций неконвенциональности знака между предметом и обозначающим его словом существует прямая связь, эта связь носит сакральный характер, имя предмета в явном или скрытом виде выражает сущность этого предмета, и процесс имянаречения неизбежно основан на понимании такой связи. Иконичность языкового знака не противоречит его сигнальности: осознание сущности предмета необходимо только при его включении в сферу человеческого опыта, после чего наступает этап утилизации этого предмета, когда мы не задумываемся о его сущности, но заняты практической деятельностью, в которой этот предмет служит инструментом. В терминах современной науки о значении это соотношение выражается как противопоставление ономасиологического и семасиологического подходов к изучению слова.