Идея — это всякая мысль, облеченная в мыслимую форму, и представление, и образ, и понятие; знак в нашем случае слово, а вещь — всякое телесное явление действительности, воплощающее идею и выраженное в слове знаке, в нашем случае это текст. Так рисуется и историческая последовательность погружения в текст: исследователь переходит от слова через идею в текст. В такой же последовательности рассмотрим и нашу тему, с разных сторон разворачивая перспективу развития древнерусской литературы.
Слово: определение культурного контекста. Древнерусская литература разделяет все особенности европейских средневековых литератур, с тем лишь отличием, что на Руси устная народная и книжная христианская литературы сосуществовали параллельно, обслуживались различными типами языка, используя разные жанры и распространяясь каждая в своей социальной среде (напр., в Византии классическая — языческая — литература обреталась в верхних слоях общества, у нас же язычество долго держалось в нижних — в народе). Это различие обусловило особенности развития литературных текстов на Руси. «Народная библия», т. е. переработанные в духе сказаний и легенд, а впоследствии и сказок, ветхозаветные сюжеты через апокрифы (запрещенные церковью тексты) попадали в народную среду и перерабатывались здесь в духе низовой литературы. Полный текст Библии мы получили только в 1499 г., в народе же легенды о царе Соломоне и Китоврасе, о других ветхозаветных героях известны с XII в. (они восходят к текстам антииудейской Толковой Палеи, составленной на Руси), а в духовных песнях и в заветной (глубинной) Голубиной книге все эти герои собираются вместе, чтобы истолковать смысл жизни и бытия. Так сложились два уровня, или лучше — два слоя древнерусской литературы, для христианина и для крестьянина. В известной мере это создало и традицию: наряду с официальной, рекомендуемой литературой на Руси всегда сохранялась литература второго плана, немаркированная по идеологическому признаку, можно даже сказать, «подпольная», диссидентская и тем особенно привлекательная. Именно в таких текстах развивались процессы, которые впоследствии охватывали изменением все уровни русской литературы. На отважный эксперимент в поисках нового содержания и свежих форм шла именно низовая литература.
Второе отличие от западноевропейской средневековой литературы определяется тем же. На Западе сакральные тексты существовали на латинском языке, а народная литература возникала на основе испорченной латыни, в многочисленных вариантах романских или германских языков. На Руси все слои литературных текстов создавались на одном языке — славянском. До начала XV в. диалектные отличия были несущественны и не влияли на расхождение в текстах. Поэтому создавшееся положение — два уровня текстов — создало не два литературных языка, как на Западе, а два стиля одного языка. Их взаимное влияние друг на друга впоследствии обеспечило развитие художественных средств литературного текста.
Третье отличие хорошо известно. Гений Аристотеля подарил Европе ту великую мысль, что мысль и язык взаимозависимы, что идея не может существовать без воплощения в слове, что логическое и языковое представляют собою две стороны одного листа, на котором и записаны знаки культуры. Разорвать их никак нельзя, но их «разорвали» разделившиеся христианские конфессии. Из формулы
ratio = мысль > ментальность,
logos = язык > духовность,
католичество извлекло первый член, а православие — второй. Это обусловило и особенности средневековых европейских литератур, и отношение к ним разных слоев общества.
Разумеется, на практическом уровне существования это не приводило к тому упрощенному состоянию, которое часто приписывается сегодня русским: будто в отличие от логически строгой мысли и прагматической рассудочности западного человека мы обретаемся на уровне образов и впечатлений и неспособны к разумному решению проблем. Рассудительность и практическая тонкость мысли русского мужика поражает иностранца с XV в., с этим тоже все в порядке. Речь идет о предпочтениях: для русского сознания духовно идеальное, возвышающее над бытом выше приземленно человеческого рационализма. Дух направляет мысль, а не наоборот.
Не забудем, что ratio и logos представляют собой одно и то же единство логического и лингвистического, мысли и слова, и только выражено оно в латинском или в греческом термине. Мы наследники византийского Логоса, но даже сравнение смыслов греческого и русского слов, logos и «слово» при внешнем их подобии показывает различия, существующие между культурами. Греческий термин образован от глагола со значением ‘говорить’, тогда как «слово» — от глагола со значением ‘слушать’. В греческом слове преобладает идея разумности, того же ratio, тогда как для славянского употребления более характерно значение, связанное с выражением духовного, а не рассудочного знания. В греческом подчеркивается индивидуальная возможность человека распоряжаться своим собственным «логосом», а в славянском указана зависимость личного «мнения» или суждения от общего, соборного восприятия или знания (совместного co-знания) — не личным разумением человека, а божьим произволением, в которое надлежит «вслушаться». Такое предпочтение коллективного и возвышенного существенно, оно подчеркивает направленность славянского выбора. Оказывается, даже при переводе греческого термина logos славяне заимствовали природно свое, то, что ближе их духу: «Ratio есть человеческое свойство и особенность; Логос метафизичен и божествен» (Лосев 1991: 215).